Тайна, деньги, два осла

Безумие наслаждения, невесомость восторга, ярость нетерпения, космос чувственности – все это было. Но это – всего лишь частички, слабый отблеск того, что происходило между ней и ее мужчиной с того момента, как их руки соприкоснулись…

Словно гигантская волна – цунами – подхватила девушку и унесла из этой комнаты в иную реальность.

А спустя несколько часов… или дней… или лет… принесла обратно и, умиротворенно шелестя песком, ушла в океан. Океан Вселенной.

Оставив вымотанных наслаждением мужчину и женщину в объятиях друг друга.

И последнее, что запомнила Вика перед падением в сон, – переполненные серебром нежности глаза своего мужчины.

Да, своего. Хотя она так и не узнала его имени.

Но зато поняла, что миф об андрогинах – вовсе не миф. И после того, что она испытала вместе со своей половинкой, никакой другой мужчина не сможет привлечь ее внимания и на долю секунды.

Потому что мысль даже об одном прикосновении кого-то чужого вызывала у девушки дрожь отвращения.

Сонные, еще не совсем адекватные мысли лениво шевелили плавниками в просыпающемся сознании Вики. Почему не совсем адекватные?

Ну а как еще назвать мысли о чужих мужчинах, когда рядом лежит ОН? И его теплая рука гладит по спутанным волосам девушки, расчесывая пальцами шелковистые пряди.

Вот только… Она пахнет совсем иначе, эта рука!

Нет, не пахнет, она воняет! Потом, дымом и табаком!

И вовсе не расчесывает волосы девушки, а сгребает их в один густой пучок и с силой приподнимает голову Вики с… земли?!

Все еще не проснувшийся окончательно разум автоматически транслировал совершенно неправильную, невозможную картину!

Вместо уютной и комфортабельной пещеры вокруг был лес. И лежала она вовсе не на кровати в теплом кольце родных рук, а под деревом, правда, не на голой земле, а на довольно мягком мохе. Одетая в ту же рваную и грязную одежонку, в которой бежала по лесу сто лет назад…

И теплого кольца родных рук не было. И нежного серебра глаз – тоже.

А вот боль в затылке от слишком туго стянутых волос была. И белесое торжество глаз фон Клотца – тоже. Причем эти блекло-голубые глаза были настолько близко, что Вика буквально физически ощущала прущую от немца злобу.

И ту самую вонь, что и от его руки. К изысканному букету которой добавилась нотка смрада от не чищенных пару дней зубов.

Или не пару? Ее ведь не было в этом мире сто лет! Она была с НИМ! И он… и они…

Это что же… Это все ей приснилось?!

А как же сладкая истома, до сих пор пузырящаяся в теле? От которой ноет каждая клеточка и уютно мурлыкает душа? Мурлыкала…

– Ну что, тварь? – прошипел фон Клотц. – Набегалась?

– Откуда ты взялся? – пролепетала Вика дрожащими губами. – Ты… ты мне снишься? Тебя нет, тебя не может быть здесь!

– Ага, снюсь, – криво усмехнулся немец, поправив кое-как наложенную повязку на голове. – И я в курсе, кто еще есть в твоем сне. Вася с Прошей, к примеру. Собачки наши. Вернее, собачка, – помрачнел он. – Второго какой-то здоровенный волчара загрыз. И как только тебя никто из зверья не тронул? Может, ты ведьма?

И он с садистским удовольствием дернул Вику за волосы так, что девушке на мгновение показалось – вот сейчас она увидит свой скальп в руке озлобленной крысы по имени Фридрих.

Но нет, грива осталась при ней, но боль была такой сильной, что все же выгнала из глаз слезы.

Причиной которых лишь отчасти была боль физическая, рыдала и выла от отчаяния душа.

Ничего не было, ни-че-го! Ни пещеры, ни мужчины, перевязавшего ей руку, ни…

Стоп! Рука! У нее ведь ранена рука! И там должна быть повязка! И швы, наложенные Каем!

Вика судорожно всхлипнула и попыталась повернуть голову, чтобы рассмотреть руку, но ей не удалось – фон Клотц держал крепко.

– Не дергайся, дрянь! – презрительно процедил он. – В глаза мне смотри! Учись отвечать за свои поступки, мерзавка неблагодарная! Вот что значит поганая славянская кровь! Сколько ни оцивилизовывай девку, достойную немку сделать из нее не получится. Воспитанием ребенка с примесью такой крови надо заниматься с момента рождения, только тогда из него выйдет толк.

– Толк – это такой урод, как ты? – на русском уточнила Вика.

– Прекрати разговаривать со мной на этом варварском языке, ты прекрасно знаешь немецкий!

– Знаю. Но я ведь поганая славянка и не желаю коверкать языка твоим лаем! – Надежда высушила слезы и подкинула в голос искры уверенности.

А источником надежды явилась пульсирующая боль в руке – значит, не приснилось ей, была пещера, был Кай! Был!

И он вот-вот появится, и эта торжествующая свора, выследившая-таки свою добычу, с трусливым воем разбежится по лесу!

Щеку вдруг обожгло болью, через секунду досталось и второй щеке, и теперь полыхали после пощечин обе.

– Это тебе за лай! – сухо произнес фон Клотц. – Не смей оскорблять язык Гете и Шиллера.

– Если бы Гете и Шиллер знали, что на этом же языке будут говорить Гитлер и ты, они бы выучили иврит!

Треснула и залилась кровью губа.

– Больше ни слова в моем присутствии на русском! – приказал фон Клотц. – Иначе придется учить снова.

– Да пошел ты!