Таймири

— Что ж, проводили мы вас, — с некоторой грустью сказала она. — Пора прощаться.

Остер Кинн так и подскочил:

— Что значит прощаться? Что значит пора?

— Мы с братом останемся в массиве, — ответила та. — Незачем нам в долину спускаться. Да и хорошо бы вашего белого щенка разыскать. Он где-то в горах затерялся. Жаль его, если на тигров набредет.

— Не то слово, жаль, — сказал Остер Кинн и призадумался. Надолго он призадумываться не умел, поэтому уже через минуту объявил, что пойдет с индейцами. Осядет в племени Знойной Зари, освоит замысловатое иероглифическое письмо, разучит местные танцы.

— Да мало ли что еще! — добавил он, явно воодушевленный собственными словами. — Буду делать вылазки в долину за травами. Там, недалеко, должна быть мастерская счастья Лисса.

— Значит, снова увидимся? — обрадовалась Таймири.

Обещать Остер Кинн ничего не стал, только хитро-хитро подмигнул.

Небо с утра украсилось ярко-малиновой вышивкой, и сквозь сказочные узоры клочками проступала синева. Простились с индейцами, пожелали удачи отчаянному путешественнику. Лес редел. Массив припадал к земле пологим склоном — как если бы потягивалась спросонок большая лазоревая кошка. Там, где склон плавно перетекал в желто-бурую равнину, жались друг к дружке линялые, неказистые домики с выцветшими крышами.

Путники шагали понуро, погруженные каждый в свои думы. Их отчего-то охватила грусть. Казалось, что весь свет их бесконечного странствия забрали с собой Эдна Тау и Остер Кинн. Даже Кривое Копье пару лучиков отхватить изловчился. Вот и получалось, что брели они в какой-то дрёме и полутьме.

Резкими холодными каплями припустил ливень. Таймири шла, накрывшись капитанским пиджаком, и смотрела себе под ноги. За густой пеленой дождя не различить было ничего, кроме темных спин попутчиков. Гладкая поверхность камня сделалась скользкой, побежали к подножию тонкие, витые ручейки.

«Почему я не последовала за Остером Кинном, — сокрушалась Таймири, — в их беззаботное, радостное племя? Я ведь так люблю индейцев!»

«А индейцы тебя любят? — тут же обрывала она себя. — Кто ты такая? Что умеешь? Стрелять из лука? Охотиться на дичь? Или, быть может, строить хижины?» Выяснялось, что ничего-то она не умеет. Только спать да есть. Неприспособленная.

Капитан плелся позади всей команды. Он был мокрый, и оттого злой. Но еще больше он злился на себя за нерешительность. Что мешает ему открыть Таймири правду? Наверняка обычная, позорная трусость. Никто ведь не поручится, что дочь бросится ему на шею с криками «Где ж ты пропадал всё это время!». Пятьдесят на пятьдесят, загадывал Кэйтайрон. А раз вероятность успеха невелика, кому нужда в этой его правде?

Так он шел и изводился почти всю дорогу, пока, наконец, не представился подходящий случай. Вернее, по его понятию, подходящий. По мнению остальных, сущая нелепица. Наступив в одну широкую и чрезвычайно вредную лужу, он растянулся на земле плашмя. Сил подняться у него не было, и спустя минуту-другую его уже поднимали Таймири и Папирус. Папируса капитан отослал прочь, отряхнулся, отплевался — и давай с места в карьер: мол, я твой отец, давненько не виделись. Городил что-то про срочные дела и недостаток времени. В общем, в этот дождливый день капитан поставил новый рекорд по несению вздора.

Таймири на его излияния отреагировала весьма предсказуемо: никакой вы мне не отец, говорит. А если бы и были, я бы вас всё равно не признала. Вернула ему пиджак, послала на все четыре стороны и энергично зашагала вперед.

Капитан клял себя за глупость и неосторожность. Наклялся вдоволь, после чего уныло заключил, что Таймири с ним до конца жизни не обмолвится и словечком.

— Этот ребенок тот еще фрукт! — посетовала Сэй-Тэнь. — Неуёмный, как Айрин в младенчестве. То-то думаю, кого он мне напоминает! Орет, пищит, вырывается. Небось, проголодался. А покормить нечем.

— Может, в деревне кто расщедрится, — предположила Минорис. — Вон, недалеко уже.

Дождь поумерил резвость, выглянуло солнце, и можно было видеть, как скачут и пузырятся по лужам блестящие капли. Ближе к деревушке совсем развиднелось.

Над несколькими крышами из печных труб струился змейками дымок. Минорис заметила дым, лишь когда отвела взгляд от своей толстой золотой косы. Раньше она и мысли не допускала, что можно отрезать такую красоту. Остер Кинн, подлюга, допустил. Коса в обмен на знания? Что ж, честная сделка. Только вот вопрос, удержатся ли знания в голове, если волосы коротки?

Сэй-Тэнь догнал запыхавшийся философ (к Минорис он подходить побаивался) и выразил твердое желание остановиться в деревне у кого-нибудь из жителей.

— В бане попаримся, краюху хлеба перехватим — и снова в путь.

— Тут вы правы, — заметила Сэй-Тэнь. — Мы с Ритен-Уто без отдыха не протянем.

— Да и у меня сейчас ноги отвалятся, — вставила Таймири, на которой еще минуту назад из-за признания капитана не было лица.

* * *

С того дня, как в город Цвета Морской Волны прибыл Вазавр, у местных властей началась головная боль, а на улицах — самая настоящая свистопляска.