Тайфуны с ласковыми именами

Особенно странные у нее глаза — неуловимые, изменчивые, то голубые, то сине-зеленые, то серые. Я думаю, тут сказывается свет настольных ламп, а также отражение зеленых обоев. Интересно, как обозначены эти глаза в ее паспорте.

А между тем разговор на картежную тему продолжается, хотя и без моего участия, присутствующие давно называют друг друга по имени, и это наводит меня на банальную мысль, что ничто так не сближает людей, как мелкие пороки, и что в иных случаях игра в карты или хорошая попойка могут сделать больше в этом отношении, чем два года знакомства.

— У вас, Ральф, вроде бы отсутствует жажда обогащения, — комментирует Розмари.

— Эта жажда в избытке присутствует у нас у всех, — спокойно отвечает американец.

— Нет, не у всех, — возражает Флора. — У меня создается впечатление, что наш хозяин принимает участие в игре, лишь бы составить нам компанию.

— Вероятно, он мечтает о прибылях покрупней, — бросает Бэнтон.

— Разумеется, — киваю я. — Что вовсе не означает, будто более скромный доход мне ни к чему.

Еще несколько таких же пустых фраз, служащих гарниром к нашему «холодному буфету», и мы снова садимся вокруг зеленого стола, чтобы начать второй кон. Заканчивается игра довольно скверно для Розмари, а для меня и вовсе катастрофически, несмотря на самоотверженные попытки Флоры избавить своего партнера от поражения.

— Весьма сожалею, что вам так досталось, — бормочет немка после того, как с расчетами уже покончено. — Беда в том, что мне не всегда удается соразмерить свои удары.

— Не стоит извиняться. Я доволен, что вы испытали пусть небольшое, но удовольствие.

— Вы вправе рассчитывать на реванш, и я предлагаю дать его у меня, — заявляет на прощание Бэнтон.

— Мы не упустим возможности воспользоваться вашим приглашением, — грозится Розмари.

После этого мне приходится коснуться бархатной руки американца и стерпеть энергичное рукопожатие немки.

— Вы просто невозможны, Пьер! — заявляет моя квартирантка, когда мы остаемся одни.

— Скверно играл?

— Нет. Это я скверно играла. Но вы какой-то совершенно бесчувственный. С моими страстями я даже начинаю обнаруживать комплекс неполноценности.

— Вы такая пламенная натура?

— Я имею в виду игру.

— Ну, если дело только в игре…

Быть может, она чего-то ждет. Или, может, я сам чего-то жду. Или мы оба ждем. Но, как это порой случается, если оба чего-то ждут, ничего не происходит. Так что спустя некоторое время я слышу собственные слова:

— Ральф тоже не кажется чрезмерно экспансивным.

— В тихом омуте черти водятся, — говорит в ответ Розмари.

И удаляется в свою спальню.

Воскресный день проходит в молчании — каждый сидит у себя в комнате, и лишь к обеду мы собираемся вместе, чтобы покончить с обильными остатками «холодного буфета». Спустившись под вечер в холл, я застаю свою квартирантку возлежащей на диване с какой-то книгой, в которой много иллюстраций — если судить по крупным цветным пятнам, заменяющим изображения, это, должно быть, репродукции полотен импрессионистов.

— Кончилось «Черное досье», — предупреждает Розмари. — Последний эпизод прокрутили вчера вечером как раз в тот момент, когда Флора вытрясала из вас последние франки.

— Выходит, одно напряжение я заменил другим, — философски замечаю в ответ. И, вытянувшись по привычке в кресле перед выключенным телевизором, добавляю: — Но вы, похоже, привыкаете к здешней летаргии. Лежите весь день, разглядываете картинки…

— Не разглядываю картинки, а занимаюсь самообразованием, — поправляет меня Розмари. — Неужели вы не видите разницы между человеком, принимающим пищу, и другим, жующим жвачку? Здешние жители не едят, а жуют жвачку, не используют время, а убивают его.

Мысль о времени переносит ее взгляд к окну, за которым в сумраке кружат голубоватые хлопья первого снега.

— Какая погода! И как назло завтра утром мне ехать в Женеву. И как назло у моей машины забарахлил мотор.

— А что за необходимость ехать в Женеву именно завтра?

— Вызывает отец.

— Поезжайте поездом…

— А я надеялась услышать: «Я вас отвезу».

— Дорогая Розмари, может быть, неосторожно с моей стороны подобным образом выказывать вам свою слабость, но для вас я готов даже на эту жертву.

— Браво, Пьер, вы делаете успехи! — взбодрилась она — Я хочу сказать: в лицемерии.

— Какая неблагодарность!

— Держу пари, что и у вас какие-то дела в Женеве.

От этой женщины ничего не скроешь. Кроме характера дел. Который, честно говоря, пока не совсем ясен мне самому.

К утру от снега не осталось ничего, только не совсем просох асфальт. Так что мы отправились в дорогу в моем «вольво» и к одиннадцати уже были в Женеве.

— Где прикажете вас оставить? — спрашиваю, пока мы медленно спускаемся с рю Монблан к озеру.

— В «Ротонде», пожалуйста. Я должна там встретиться с одной приятельницей.