Таежный гамбит

— Ну вот, а говорите — анархист! Да разве для анархиста существуют чины и титулования? Вот вы и проговорились, батенька…

— Ну и проговорился, ну и что? — огрызнулся Кандауров и закрыл глаза.

— Напрасно вы так, батенька, — не отставал Завьялов. — Если вы будете молчать, вы умрете страшной смертью. В ЧК это умеют… Знаете, например, мне рассказывал один выживший, про такие пытки и истязания. Ну, например, широко применяются средства физического и психического воздействия. Следующим, изволите видеть, образом. Жертву растягивают на полу застенка. Двое ражих чекистов тянут за голову, двое за плечи, растягивая таким образом мускулы шеи, по которой в это время пятый чекист бьет тупым железным орудием, ну, к примеру, рукояткой нагана или браунинга. Шея вздувается, изо рта и носа идет кровь. Жертва терпит невероятные страдания… Как вам?..

— Зачем вы все это? — еле слышно произнес Кандауров. — Спать хочется.

— Это вы еще счастливчик, что вам спать позволили. Больше — не позволят-с!

— Оставьте! Спать, — пролепетал Кандауров. Силы оставили его, он провалился в беспамятство…

Через десять минут Завьялов сидел в кабинете розовощекого и рассказывал о разговоре в камере.

— Н-да-с! — розовощекий пристукнул ребром ладони по столу. — Он ничего не скажет, это как пить дать. И пытать его бесполезно: слаб он, чуть что — в обморок падает. И казнить его изысканно удовольствия не будет. Он не почувствует. Жаль… Так что, видимо, придется его того, в расход, а?

— Видимо, так, Авенир Фаевич, — закивал Завьялов. — думаю, что ценности он для нас не представляет. Второй по виду ведь такой же?

Розовощекий кивнул.

— Тем более по ту сторону границы что-то затевается. Видать, засуетились белые, не начали б чего. Как бы эвакуироваться не пришлось, вам не кажется?

— Мне ничего не кажется! — рявкнул на него розовощекий. — Кажется — креститься надо!

— Это уж вы увольте, Авенир Фаевич, это оставьте попам…

— Нет у нас попов! — розовощекий сильно ударил по столешнице, стакана заходили ходуном, ложки в них зязвякали. — Почти нет, — поправился он. — Но скоро не будет вообще… Этого, сокамерника вашего, к утру — в расход! Некогда с ним цацкаться!

…Наутро Кандаурова вынесли в тюремный двор. Вверху сияло яркое солнце. Он зажмурился и начал читать молитву Господню.

«Да будет воля твоя, яко на небеси и на земли…»

— Готовсь! — крикнули где-то в отдалении.

«И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…»

— Именем революции…

«И не введи нас во искушение…»

— Пли!

«Но избави нас от лукавого! Аминь!..»

8

Станица Больше-Аринская, что на севере Амурской казачьей области, еще спала, укутанная плотным туманом, опустившимся ночью с гор. Первый петух едва расправил слежавшиеся за ночь крылья, встряхнулся, чтобы затянуть свою зорьку, но тут же взбрыкнул, как пришибленный, и пугливо заметался по двору, испуганный недалеким выстрелом.

Взнялись собаки, захрипели лошади, в отдельных избах затеплились огоньки. Еще выстрел, еще. И вот уже вся станица загомонила, ожила. На центральную улицу один за одним выбегали казаки, обвешанные шашками и винтовками, и, застегиваясь на ходу, спешили к сходу.

— Айда в правление! — кричали они друг дружке, ходя каждый твердо знал, куда бежать: копившееся долгие годы терпение прорвалось-таки и выплеснулось теперь в единый порыв тысяч душ.

Во дворе станичного правления уже сидели, один к одному, члены станичного сбора — десять старейших казаков Больше-Аринской. Это были так называемые «тридцатидворные» — они выбирались каждый от тридцати дворов станицы. Подбегавшие казаки оправлялись, занимали места поудобнее, готовились слушать. Еще накануне они узнали, что сегодня утром по выстрелам в Крапивной Пади следует немедленно бежать в правление при полном вооружении, у кого какое еще оставалось. Практически все казаки сохранили шашки, кое-кто схоронил винтовки и наганы, и теперь перед правлением собралась довольно внушительная сила, нетерпеливо гомонящая и готовая на все.

Но лишь немногие из них знали, что выстрелы в Крапивной Пади, послужившие сигналом к выступлению, прервали нынешним утром жизни председателя поселкового совета коммуниста Ванькова и руководителя коммунистической ячейки, бывшего ссыльнокаторжного, петербуржца Авилова. И если об Иванькове кто-то и сокрушался (из казачьей семьи все-таки, только вот сбился с пути, связался с большевиками!), то об Авилове не вспомнил ни один человек.