Таежный бродяга

Тогда я решил вернуться и посмотреть, проверить: что же там происходит?

Ночлежка мирно спала, и окна были темны; светилось только два, — мое, наверху, и большое яркое окошко администрации, расположенное у самого входа.

Я заглянул в него украдкой. И увидел знакомый античный профиль — пушистые ресницы, прямую линию носа, тяжелый узел волос на затылке и нежную, длинную, склоненную шею… Ольга что-то читала, сидя за столом (она, вероятно, подменяла дежурного), и она была в дежурке — одна!

Толкнув дверь, я вошел торопливо. Ольга подняла глаза — и в них отразилось смятение. Она моргнула растерянно. Схватив лежащий на столе клочок бумаги, я написал:

«Кто-нибудь приходил — спрашивал меня?»

И щелчком перебросил к ней записку.

Она прочла. Помотала головой. Потом написала легким, летящим своим почерком:

«Нет, я никого не видала…»

«Но ко мне в комнату недавно стучался кто-то… Ты не знаешь — кто?»

Ольга помедлила. Прикрылась ресницами. И вывела крупно:

«Я».

«Что? — разрывая пером бумагу, чиркнул: — Ты?»

«Да».

«Но зачем», — начал было я… И тут же бросил перо, все мгновенно сообразив и задохнувшись от смеха. Предельное напряжение, сковывающее меня, внезапно схлынуло, сменилось судорожным каким-то, истеричным весельем.

Я смеялся неудержимо, бурно, до слез; задыхался и всхлипывал, вспоминая нелепое свое бегство, все свои страхи и метания… Слезы текли по моим щекам, и орошали губы соленой влагой, и мочили воротник свитера.

И вдруг я понял, что они — настоящие, нешуточные, и что сейчас я вовсе не смеюсь…

Глава 5. Бред

Недоразумение разъяснилось. Но все же ночлежку я покинул вскоре, ушел — подальше от греха… И помог мне в этом Барон.

Барон (я теперь так и буду его называть) оказался действительно старым актером — весьма известным в прошлом провинциальным трагиком. Он начинал когда-то в Одессе, объехал весь Юг; лицедействовал в Киеве, Харькове и Минске. Успешно играл там шекспировского Фальстафа, горьковского Барона. А затем попал под волну террора (в послевоенные годы, как известно, Белорусский государственный театр был подвергнут чистке и сослан в Сибирь почти в полном составе). Здесь, в захолустье, старик опустился, стал запивать. Он еще, правда, продолжал выступать в местном театрике, но уже не в главных ролях. И вообще не часто… Когда случался очередной запой, он бросал службу, уходил из дома и скрывался ото всех — «на дне». И, бывало, пропадал в ночлежке неделями. В один из таких вот периодов мы как раз и познакомились! Потом Барон исчез. Но ненадолго. И однажды опять появился — весь опухший, небритый, растерзанный. И новая эта наша встреча была уже иной — приятельской. Он сразу же пригласил меня «огорчиться водочкой», «принять полкило отравы». И я принял, конечно… И в завязавшейся хмельной беседе открыл ему все; рассказал о себе без утайки.

— Сделаем вот что, — объявил, поразмыслив, Барон. — Пойдем-ка, брат, в театр! Директор там — гад. Но главный режиссер (хоть он тоже гад) все-таки человек наш, вырос на подмостках и знает меня еще по старым временам. Помнит, как я гремел! И думаю, он поможет… Куда-нибудь мы тебя воткнем… Только вот вопрос: что ты умеешь? Помощником осветителя — смог бы? В электричестве разбираешься?

— Н-нет… Я всю жизнь его как-то побаиваюсь, — признался я. — А вдруг — ударит?!

— Ну, подумаешь, — возразил растерянно Барон. — Ну что ж такого… Если даже и ударит… Все же ведь током — не ножом!

— Так, милый, нож-то как раз не страшен, — пьяно принялся я объяснять, — тут все просто, все естественно…

— Интересная у тебя точка зрения, — пробормотал он, разливая водку по стаканам. — Какая-то первобытная. А впрочем, я тебя понимаю.

И, шумно глотнув, Барон склонился ко мне — вытянул дудкой толстые свои губы:

— Я, дружок, по правде говоря, и сам его боюсь.

— Кого — его?

— Ну, тока…

Какое-то время мы оба молчали, думая каждый о таинственных силах электричества. Барон сидел, подперев кулаком волосатую щеку. Физиономия его перекосилась, и правый глаз зажмурился.

Потом он сказал:

— Эх, если бы ты в гримерном деле понимал… Нам сейчас до зарезу нужен гример!

— В свое время я, вообще-то, мечтал стать художником, — неуверенно произнес я, — учился у неплохих мастеров.

— Да ну? — Он задрал косматую бровь. — Не врешь?

— Нет, правда, — заторопился я. — Даже работал немного в Москве — как график, плакатист… Но это все давно было, сразу после войны. И недолго.

— Не важно, — прогудел Барон, оживившись. — Главное, чтоб закваска имелась!

— И предупреждаю заранее: с гримом я, все-таки, никогда…

— Ничего, малыш, не боги горшки обжигают. — Он распрямился, тряхнул щеками. — Для начала я тебе разъясню кое-что. А дальше все само пойдет… Наш гример, Володя, тоже ведь был самоучка.

— А куда он, кстати, подевался?

— Да болван эдакий — повесился…

— Что-о? — удивился я. — Почему?