Таежный бродяга

Затуманившийся, задумавшийся, я на какое-то время забыл обо всем — погрузился в воспоминания, отдался томительной их власти… И не сразу расслышал голос матери:

— Что с тобой? Очнись! Я говорю, спрашиваю, а ты где-то витаешь.

— Нет, нет, — встрепенулся я, — слушаю… О чем ты?

— Да о тебе. Надеюсь, у тебя теперь все в порядке с бумагами, и вообще…

— Понимаешь ли, — начал я… Но тут же умолк. И закурил. И добавил небрежно: — В общем, не беспокойся. Проблем нет никаких!

Я солгал; проблемы были, конечно, были! Но говорить об этом я не стал, потому что заметил реакцию соседа. Он сразу придвинулся и засопел; лицо его напряглось, натянулось, губы выпятились жаждущие.

— С прошлым, я полагаю, теперь покончено? — продолжала допытываться мать.

— Навсегда.

— И какие же у тебя планы?

— Хочу связаться с редакциями — начать печататься, — сказал я. И потупился. — Я ведь пишу…

— Что же ты пишешь?

— Стихи.

— Стихи, — проговорила она протяжно. И в голосе ее я не уловил восторга. — Вот как. И что же, получается?

— По-моему, да, — пожал я плечами. — Во всяком случае, я так думаю… Надеюсь…

— Надежды юношей питают, — усмехнувшись, сказал Ягудас. — Стихи! Это, дружок, дело темное, ненадежное. Сочинять любят все, а выбиваются — единицы. Да и то не сразу.

— Вот я и хочу…

— Хотеть — одно, а мочь — другое, — перебила меня мать, — Петр Яковлевич прав: дело это ненадежное… Да и откуда у тебя, прости господи, такая самонадеянность? Поискал бы лучше какую-нибудь нормальную работу. Ты уже не маленький — научись относиться к вещам серьезно.

— Ну зачем вы так, — сказала внезапно Наташа. — А может, у него действительно — талант? Может, получится? Я верю.

Все это время она сидела, молчаливая, притихшая. Неотрывно смотрела на меня, и в глазах ее — темных, широко распахнутых — сквозили любопытство и живой интерес, и еще что-то: какое-то зыбкое сияние, какой-то дальний свет… Теперь, сказав так, она смутилась, зарумянилась. И от этого еще больше похорошела.

— Ты бы, Наташка, помолчала, когда говорят старшие, — проворчал Ягудас.

Он покосился на дочь. Отвел было взгляд. И потом опять — угрюмо, быстро — глянул на нее из-под седых бровей. Видимо, он хотел еще что-то добавить, но сдержался. Тряхнул щеками. И, вынув изо рта мундштук, принялся его прочищать.

— В общем, поживем — увидим, — сказала мать. — Главное, ты вернулся. — И снова лицо ее дрогнуло в беззвучном плаче. — Живой, невредимый, это ведь чудо! — И опять она осветилась улыбкой. — Я уж было отпела тебя, а ты — вот он!

— Что ж, закалывайте тельца, — подмигнул Ягудас. — Знаете притчу о блудном сыне?

— Папа, — объявила, вставая, Наташа, — а ведь у нас есть жареная телятина! Осталась на кухне — с утра… Я подогрею?

Глава 2. Блудный сын (продолжение)

Мы просидели — за поздним ужином, за разговорами — почти всю ночь. Когда мать простилась и ушла, близилось уже утро. Наконец-то я очутился в старой своей, запущенной комнате; чувствовалось, что здесь давно уже никто не жил и не прибирался. На всем лежал слой пыли, окна были мутны, занавеси в пестрых разводьях плесени.

И вот, удивительное дело, тусклый этот вид запустения никак не расстроил меня, нет, наоборот — он словно бы наполнил мне душу теплом.

Все здесь, в сущности, сохранилось нетронутым — таким, как я оставил, покидая когда-то Москву. Если кто и ждал меня все эти годы, то — не люди, а вещи. Вот этот диван — он помнил мои сны. Вот этот стол — он знал мои привычки; знал, как я сижу, облокачиваюсь, пишу… Вещи остались в неприкосновенности, сохранили мне верность — и дождались меня, дождались! Я долго не мог уснуть; бродил по комнате, разглядывал ее, рылся в шкафу и в ящиках стола — перебирал лежалые бумаги.

В одном из ящиков я обнаружил пожелтевшую, потрепанную фотокарточку отца. Он стоял в заломленной папахе, с полевым биноклем на груди, — держал под уздцы оседланную лошадь и упирался другой рукою в наборную рукоять казачьей шашки. Снимок был давний, времен Гражданской войны.