Таежный бродяга

В самом деле — не вскрой она самовольно этого письма, все бы, наверное, сложилось иначе, пошло бы по-другому. Да и на перрон я приплелся из-за нее, из-за нее! И не нашел ее там, не встретил почему? Может быть, она испугалась, слукавила, не захотела больше связываться со мною?

Ее я не нашел… Но зато встретил вокзального агента!

И все-таки при мысли о ней я испытывал не гнев, а скорее какое-то недоумение, чувство растерянности. Как же так получилось? Ведь что-то же у нас намечалось, что-то брезжило поначалу! И ничего не вышло. Ничего. Все кончилось. А жаль.

— Струна, запевшая когда-то, теперь вдруг оборвалась. Она оборвалась — но остался какой-то отзвук, смутное эхо… И незаметно (под частый, четкий перестук колес) дребезжащая эта грустная нота стала обретать размер, воплощаться в стихотворные ритмы.

* * *

Я вот сказал: от профессиональной литературы я отрекся, проклял ее. Это правильно. Я отрекся всерьез! И долгое время оставался верен своей клятве… Но что же мог я поделать с самим собой — с неистребимой тягой моей к сочинительству? Ведь отказаться от себя нельзя, невозможно! Да я вовсе и не хотел отказываться… И тогда — в товарном вагоне — как-то непроизвольно, легко, стали у меня рождаться стихи. В них снова ожил тополиный город, проступала из тьмы Ангара и старый мост — над нею…

В дороге наметились лишь отдельные, разрозненные строфы. В целом же эта вещь созрела и оформилась — позже, потом… И пройдут годы. И мы опять, случайно, встретимся с Ириной. И она — совсем уже увядшая, беловолосая, — спросит меня, печально, кутаясь в платок: "Куда ж ты исчез в тот вечер? Понимаешь, все тогда неожиданно изменилось, и я на вокзал вообще не пошла. Сидела допоздна в редакции — звонила тебе… И ждала твоего звонка. Думала, ты догадаешься — где я. И на следующий день мы вместе с редактором ждали, что ты придешь, появишься… Но ты пропал. Как в воду канул… Ах, ты все время со мной хитрил — с начала и до конца!"

И затем, зажмурившись и словно бы плача беззвучно, она будет слушать эти стихи… Папиросы, Диккенс, крепкий чай. Тишина. А за окном ненастье. В форточку, распахнутую настежь, хлопья залетают невзначай. Снег валит. И вдруг, сквозь свет лиловый, возникает город тополевый. Много лет прошло, а вот, поди же, до сих пор я мост иркутский вижу! В хлопьях белых, в тополиной вьюге, сколько раз стояли мы вдвоем. Говорили — каждый о своем. Думали упорно друг о друге… Ветер был. Он бился о железо. Воду волновал у волнореза. И была тревожно-холодна и ясна ангарская волна… И бела была твоя рука. Пухом опушенный у виска, снежным нежный завиток казался. Ты сказала: "Позвоню с вокзала". И ушла. И не было звонка. Вот мне и остались по ночам, — папиросы, Диккенс, крепкий чай. Что еще? Тот мост, твои слова… Ты ушла… А может, ты — права? И лицом прижавшись к мокрому стеклу, именем твоим я окликаю мглу.

Часть 4 ЕСЛИ ГОСПОДЬ ЗАРОНИЛ В ТЕБЯ СВЕТ…

Как я мерз,

ах, как я мерз, бывало!

Спал в снегу и плутал в пургу,

песни пел я, и застывала

кровь на лопнувшей коже губ.

БЕЛЫЕ КЛЮЧИ

В Абакане — пыльном деревянном степном городке, — я сразу же, не раздумывая, направился в Управление Внутренних Дел.

Городок этот представлял собою административный центр Хакасской автономной области и здесь, таким образом, были сосредоточены все правительственные учреждения. Имелись тут — между прочим — и областное издательство, и редакция газеты "Советская Хакассия". Проходя по центру города, я увидел пышную вывеску с названием газеты… И отвернулся. Не захотел даже смотреть на нее! И удалился, не дрогнув и не замедлив шага, лишь суеверно — трижды — плюнул через плечо.

Метания мои кончились. Я шел теперь — по прямой!

* * *

В Управлении меня, оказывается, уже ждали.

Пожилой, весь какой-то высохший, с худыми запавшими щеками, майор (я тотчас же мысленно окрестил его "скелетом") сказал:

— Где же ты болтался, а? Телефонограмма из Москвы пришла месяц назад. И с тех пор мы ждем… Что случилось?!

— Да так… Не повезло, — начал я по привычке, — сами знаете, как бывает…

Но тут же я сообразил, что стандартная эта фраза выглядит здесь нелепо. И переведя дух — добавил быстро:

— Со мной, собственно, что произошло? Я, понимаете ли, заболел в дороге. Сильно заболел. И валялся все это время у каких-то чужих людей… И… да! И тогда же потерял все свои вещи и документы.

— Потерял документы? — недоверчиво переспросил Скелет, — и все вещи? Это ты-то, старый поездной вор?

— Во-первых, я уже не вор, — воскликнул я. — А во-вторых… ну, случилось так… Судьба! — (Вид у меня при этом был обиженный, и глаза — ярко голубые!) — В конце концов, каждый ведь может заболеть, свалиться, попасть в беду… Я не живой человек, что ли?