Таёжные были

На наших лицах, наверное, настолько явно было написано недоумение, что все трое хитро переглядывались и посмеивались. Я почувствовал, что нас ждёт какой-то сюрприз. Старик, решив, что достаточно испытывать наше терпение и любопытство, открыл истинную цель их пребывания в этом месте. Оказалось, они пришли сюда на охоту. И не на кого-нибудь, а на марала. Здесь на стыке двух краёв, в высокогорной тайге, где тёмный лес чередуется с альпийскими лугами, водилось их немало. Охота на марала во время гона на Алтае довольно распространена. Для подманивания рогача на выстрел они применяют специальный манок или «вабу», как они называют. Он достал из мешка трубу, чуть длиннее локтя, сделанную из кедра, тонкую с одного конца и расширяющуюся раструбом к другому. Зажав тонкий конец губами, извлёк звук, похожий на тот, что мы уже слышали от егерей. Только немного протяжнее и как бы со вздохом, закончив почти свистом. Немного помолчав, старик предложил нам принять участие в охоте. Была ли у них лицензия, мы не знали. Да и неудобно было заводить об этом речь. Нам польстило, что совершенно незнакомые местные охотники предложили поохотиться на такого экзотического для нас зверя. В тот момент я ломал голову над вопросом, почему они решили таким хитрым путём предложить нам это, устроив настоящее испытание? Из каких побуждений? Спросить Илью или старика так и не удалось, не было удобного случая.

Близился вечер. Старик наставлял нас на предстоящую охоту. Давал советы, часто переходя на воспоминания о своих былых охотах, не упустив при этом случая слегка похвастаться перед приезжими москвичами. Ружьё у нас было одно на двоих. Договорились, что я пойду вместе с Ильёй, а Володя, вооружившись своим, будет где-нибудь рядом со стариком. У него, кстати, за плечом висела старенькая одностволка двадцатого калибра с перемотанным изолентой прикладом. Третий из алтайцев, Толя, остался в лагере. Собак тоже оставили. Они поначалу полаяли вслед нам, но, будучи только что покормленными, быстро угомонились.

Примерно за два часа до наступления сумерек мы выдвинулись к месту охоты. Поднялись на невысокую гриву, покрытую берёзовым и осиновым редколесьем с зарослями черёмушника и облепихи. На общем жёлто-оранжевом фоне сочно выделялись своей зеленью одинокие кедры. Продвигались по сплошным зарослям папоротника и зелёного широколистного бадана. Ноги путались в высокой, почти в пояс, траве. Старик выбрал нужную, с его точки зрения, позицию и расставил стрелков в линию. Сам оказался в середине. Мы с Ильёй оказались дальними крайними номерами. Пока можно было говорится спросил у Ильи:

– Как старик будет стрелять одной-то рукой, если на него выйдет? У него же одностволка, вдруг понадобится перезарядиться. Как он это делает?

– Ничего, приспособился. Он давно уже так охотится. У него на шее ремешок. На него вешает ствол, натягивает, рукой прижимает к плечу. Твёрдо держит и стреляет метко. Ружьё ведь открывается легко – старенькое уже: рычажок сверху повернёт – оно и открылось. Запасной патрон берёт в зубы и, если надо, закладывает ими в патронник. Наловчился… – успел рассказать Илья.

Ещё хотел спросить, где старик руку потерял, но в этот момент слева рядом раздался тот самый рёв марала, сымитированный старым алтайцем. Илья поднял руку и проговорил:

– Дед поёт. Всё, тихо. Слушаем.

Издалека, мне показалось, что звук совсем не такой, как я его услышал в лагере охраны заповедника. Слово «рёв» под этот звук не очень подходило, на самом деле больше напоминало песню. «Если уж токование глухаря зовётся песней, то рёв марала более заслуживает такого определения. Но всё-таки марал – это бык. А про быка говорят: „он ревёт“», – пытался я разобраться в своих мыслях. Звук гулко разнёсся по горам, по долам и затерялся где-то в ложбинах и распадках. Какое-то время стояла гнетущая тишина. Пять или десять минут прошло… Старик снова разорвал тишину своей трубой. Листья берёз и осин зашептались между собой от лёгкого прикосновения закатного ветерка. И тут я услышал рёв живого марала. Он отозвался со склона противоположной горы. На каком расстоянии был от нас – сам я определить затруднился. Илья выручил, подсказал, что меньше километра. Детально его рулады мне не удалось расслышать. Прошло минут двадцать. Старик ещё раз приложился к трубе. Бык отозвался уже ближе. Теперь я отчётливо услышал его голос: он призывно и вызывающе протрубил о своём приближении. Мне показалось, что он вначале утробно рыкнул, а потом переливчато потянул на высокой ноте и, будто захлебнувшись, резко оборвал песню. Затем наступила снова тишина. Ни тот, ни другой не подавали больше голоса. Надвигались сумерки.