Тадзимас

Приходит однажды с занятий в лицее моя младшая дочь Оля.

– Папа! – кричит с порога. – У нас на уроке истории проходили СМОГ.

– Ну и кто мы такие? – спрашиваю, уже догадываясь об ответе.

– В советское время, при Брежневе, вы были борцами за свободу.

– Так! – говорю. – А еще?

– Тогда был период застоя. Было безвременье. Всем приходилось тяжело. Вы объединились в диссидентскую группу. Вы боролись с режимом.

– Каким же это образом? – спрашиваю.

– Вы устраивали демонстрации в защиту диссидентов, осужденных за свои независимые взгляды на действительность и за свою антисоветскую деятельность. Ну, еще публиковали на Западе всякие острые материалы, разоблачающие советский строй. Вас за это преследовали. Вас держали в психушках на принудительном лечении, гноили в тюрьмах и лагерях. Но вы и там не сдавались. И оттуда раздавались ваши смелые голоса. И радиостанции всего свободного мира передавали ваши правдивые слова. Был железный занавес. Никого за границу тогда не выпускали. Тяжело вам приходилось. Не то что сейчас. Мы вот с Машей захотели – и в Италию с экскурсией съездили. А вы так ничего и не видели, кроме кухонь, где вы собирались по вечерам, чтобы там разрабатывать ваши планы борьбы, перепечатывать на ваших незарегистрированных пишущих машинках для самиздата «Архипелаг ГУЛаг» Солженицына и слушать по ночам «Голос Америки», радиостанцию «Свобода» и «Немецкую волну», где про вас иногда рассказывали. Вот что нам учительница говорила.

– Доченька! – вздыхаю. – Скажи, я когда-нибудь занимался политикой? Что это за бред такой в ваши головы впихивают?

– Нет, папа! – отвечает мне Оля. – Политикой ты сроду не занимался. Ты всю жизнь стихи писал. И пишешь. Ты литературой всю жизнь занимаешься. Ты вон седой уже стал.

– Так что же это за ахинея? – возмущаюсь. – Откуда они берут все эти сведения? Кто им такие материалы готовит? Что это за стряпня возмутительная?

– Ты, папочка, успокойся! – утешает меня умная Оля. – Мало ли что учительница говорит? Ну, ерунда все это, конечно. Она в бумажку заглядывает какую-то. По бумажке читает.

– И фамилии – по бумажке?

– И фамилии. И говорит, что смог – это туман такой, в Англии. Будто мы сами не знаем.

– Но наш-то СМОГ – не туман!

– Ваш – не туман. А у нее – туман в голове. Это уж точно.

– Боже праведный! – восклицаю. – Но о поэзии она хоть что-нибудь говорила?

– О поэзии – ни полслова. И даже о том, что все вы что-то писали, стихи или прозу, – ну совершенно ничего. Диссиденты, страдальцы, герои – и все. Да ты, папа, на учительницу не обижайся. Дура она. Сама не знает, что говорит, не ведает, что творит. Что с нее взять? – подбадривает меня Оля. – Ты у нас поэт, папа. Ты у нас – гений. Мы-то все это – знаем!

– Это уж точно – не ведает! – соглашаюсь я с Олей. – А на добром слове спасибо.

Но долго еще представляю себе учительницу, читающую по бумажке наши фамилии, наверняка их коверкая, и объясняющую детям, какими мы храбрыми были борцами с режимом.

О поэзии – ни полслова.

Будто она не нужна была вовсе мифическим этим борцам.