Тадзимас

Более чем за три десятилетия самоотверженной работы Шатровым было создано единое целое – колоссальный свод стихотворений и поэм, около трех тысяч вещей, лишь небольшая часть которого вошла в американскую книгу.

– Опять книга приходит к нам «из-за бугра»! – вправе заметить привередливый читатель. Хотя и «бугор» уже не тот, что раньше, но все же – оттуда, именно оттуда. Не у нас издана книга, а там, «у них».

Пусть пресловутый «бугор» нынче не столь неприступен, как еще сравнительно недавно, но живут за ним люди, которым не безразлична русская поэзия.

С грустью вспоминаю тщетные свои попытки издать книгу Шатрова в России – в самом начале девяностых, когда издавать, казалось бы, можно было что угодно. Читательский интерес к своей, ранее не издававшейся, потаенной литературе достиг тогда своего апогея. Все вроде бы ратовали за возрождение культуры. Птица Феникс, восставшая из пепла, упоминалась кстати и некстати и превратилась в расхожий образ. Выяснилось, однако, что издателей больше интересовали «жареные» темы, как тогда некоторые любили «со значением» выражаться, нежели хорошая поэзия. «Жареные» факты, сенсации, дозволенное свободомыслие. Вот что было нужно, в первую очередь. А стихи – подождут. Автор не сидел в лагерях, диссидентом не был, всякие письма и воззвания в защиту чего-то и кого-то не подписывал, демонстрации не устраивал? Тем более – подождет. Острое, с политической подоплекой, – вот что интересовало. С подробностями. Чтобы ужасов, страстей побольше. Или – третьесортные в основном писания эмигрантов третьей волны, большая часть коих уехала вовсе не по политическим соображениям, а чтобы там, на желанном Западе, успокоить свои разыгравшиеся амбиции. Нет, не до стихов сейчас! Да и какие-то они уж больно традиционные с виду, без этакой, знаете, формальной новизны, без авангардности, вот это модно, это сгодилось бы.

Ну никак не получалось с книгой, и все тут. Без всяких «бугров», на родной, удручающе ровной поверхности российского равнодушия. Где, впрочем, рытвин предостаточно.

Один мой знакомый пачками рассылал стихи Шатрова по редакциям журналов. Отовсюду возвращали, с краткой резолюцией: не подходит!

Другой мой знакомый специально подобрал большую перепечатку шатровских стихов о России и отнес их – куда бы вы думали? – прямиком в журнал «Наш современник». Там принесенные стихи полистали – и сразу, на месте, возвратили, пояснив: «Ну и что же, что везде тут – о России? Уровень не тот. Не для нас!» Вот уж поистине: такой уровень – не для них.

Темнота и непросвещенность издательских и журнальных работников – тема особая. Равно как и цинизм.

Не знали! Не знали, кто это такой – Шатров. Да и не хотели, судя по реакции, знать.

«Мы ленивы и нелюбопытны», – не зря говорил Пушкин.

Те новоявленные, более просвещенные издатели, которые могли бы и рады были бы напечатать книгу Шатрова, просто не имели для этого нужных средств.

Удалось мне сделать тогда всего три публикации стихов Шатрова в журналах: одну, по знакомству, – в малозаметном, но многотиражном «Клубе», две – в широко читаемой «Волге», где, несмотря на редакторские восторги, умудрились-таки по непонятным причинам исказить и сократить некоторые классические шатровские тексты, не удосужившись объяснить, зачем они это сделали.

Да еще в самом начале восьмидесятых передал я в знаменитый «Континент» целый машинописный сборник Шатрова, отменные тексты, одно стихотворение лучше другого, втайне надеясь, что Владимир Максимов и Наташа Горбаневская проникнутся поэзией Николая – и возьмут да издадут там, у себя, на свободном Западе, отдельную книжку: речь-то, по существу, шла о спасении отечественной поэзии.

Но из присланного лидерам свободомыслия сборника шатровских шедевров была выкроена, говорят, некая подборка с указанием, что об авторе стихов редакторам журнала ничего не известно, – подборка, которую я так и не видел.

А ведь хорошо помню, как перепечатывал я шатровские тексты: на самой тонкой бумаге, в две колонки, через самый маленький интервал, густо, подряд, на обеих сторонах каждого листа, – чтобы машинопись места много не занимала, чтобы хоть ввосьмеро ее сложить можно было, чтобы провезти ее через границу легче было бы, – такая вот наивная конспирация.

И верил тоже, выходит, наивно, что там, в Париже, наши правдолюбцы и герои, с трепетом прочитав эти измятые, надорванные, но верными людьми доставленные таки по назначению листки, возликуют: жива еще русская поэзия! – и немедленно позаботятся об издании текстов, – и когда-нибудь, даст Бог, увижу я не только обширные публикации в зарубежных периодических изданиях, но и на плотной заграничной бумаге напечатанную, любовно оформленную, хорошим предисловием сопровожденную – книгу Шатрова.

Нет, и там не поняли! И там, наверное, были «другие интересы».

Знать, не судьба была выйти шатровской книге в те годы на Западе.