Табак

– Не сердись! – продолжал он хриплым голосом. – Я только хотел узнать, что ты об этом думаешь. Мы люди цивилизованные, а цивилизованные люди гордятся тем, что умирают бездетными. Дети – это торжество… как это говорится? Да, дети – это торжество рода и обман индивидов. Чьи это слова?

– Да перестань же! – глухо простонала Ирина.

Наступила тишина. Ирина и Костов ели, подавленные глупой болтливостью Бориса.

– Как дела с Кондоянисом? – спросил эксперт.

– Дела идут отлично, – похвалился Борис. – Этот грек скоро достигнет масштабов Кнорра, а ваш покорный слуга сможет его догнать, если события будут развиваться так, как я ожидаю. Остается только отправиться в Салоники и осмотреть фабрику.

– На чем же нам ехать? – озабоченно спросил эксперт.

Он опасался, что Борис не осмелится ехать в автомобиле. Дорога проходила через область, в которой действовали партизаны.

– На машине Кондояниса, – сказал Борис. – Очень удобный «бьюик».

– А ты не боишься андартов? – язвительно спросила Ирина.

– Нет, милая, ничуть не боюсь, и ты прекрасно могла бы нас сопровождать. Белые андарты не трогают торговцев, которые едут по своим делам. Кондоянис поддерживает с ними связь. – Он взглянул на Ирину и таинственно усмехнулся: – У этого грека есть что-то от моего стиля! Он, наверное, подражает мне, правда? Впрочем, нет такого положения, с которым умный человек не мог бы справиться. Я хотел сказать, что белые андарты нам не опасны.

– А от красных ты ожидаешь комплиментов?

– О нет! – Борис усмешкой подчеркнул свое хорошее настроение. – Красных почти полностью истребили немцы. В этом меня уверил Кондоянис.

– Не очень-то ты верь Кондоянису. – Глупость и слащавая нежность Бориса раздражали Ирину. Ее охватило необъяснимое желание позлить его и посеять в его душе смятение. – Положение очень скверное… Вчера я видела на Тасосе одного своего коллегу, мобилизованного. Он сказал мне, что дисциплина в армии развалилась. Солдаты не хотят драться с партизанами, а офицеры не решаются их наказывать.

На это Борис ничего не возразил и заметно помрачнел. Слова Ирины не были для него новостью – обо всем этом он уже слышал.

– С твоего коллеги надо сорвать погоны и предать его военному суду, – сказал он. Затем проглотил рюмку коньяка и неожиданно рассвирепел. – Офицеры!.. В их руках судьба государства, а они дрожат за свою шкуру.

Но Ирина продолжала хладнокровно дразнить его:

– Что ж, разве они не имеют права дрожать за свою шкуру?

– Нет, не имеют! – крикнул Борис. – Им платят жалованье.

Но вдруг он понял, что это объяснение не выдерживает критики, и его охватило мрачное предчувствие грядущей катастрофы, от которого но телу пробежала дрожь.

– Им платят жалованье! – повторил он. – Но скоро эти трусы получат по заслугам.

– От кого? – спросила Ирина равнодушным тоном.

– От законной власти. – Борис закурил и важно нахмурился, затем рассказал новость, которую сообщил ему днем какой-то генерал. – От здоровых сил этого народа. Они послали делегацию, которая будет просить англо-американцев заключить сепаратный мир.

Борис умолк и высокомерно поднял голову, отчего стал еще больше похож на своего отца. Костов смотрел на него с досадой и сожалением. Ирина подавила зевок. Ей уже надоело его дразнить.

– Когда вы едете в Салоники? – спросила она, вставая.

– Завтра утром. Хочешь поехать с нами? Она ответила раздраженно:

– Нет. Я вернусь в Чамкорию.

XI

Папиросная фабрика Кондояниса стояла на окраине Салоник, у шоссе, ведущего в Полигерос. Это было большое здание на пустом дворе, поросшем бурьяном. Во многих окнах его не было стекол, и их забили фанерой. На дворе росло несколько полузасохших олив, унылых и посеревших от знойного солнца, в водопроводной колонке, перед которой стояло каменное корыто, не было воды, в углу лежала куча невывезенного мусора. С тех пор как началась война с итальянцами, фабрика бездействовала и царившее на ней зловещее безмолвие вселяло недоверие в будущего ее собственника.

– Я думал, что здание более современное, – сухо заметил Борис, выйдя из автомобиля Кондояниса.

– Важнее всего машины, – отозвался грек.