Табак

– Через месяц, если удастся.

– Непременно постарайтесь уехать, – сказал он.

– А вы что собираетесь делать?

– Я останусь здесь.

– Здесь?… – Ирина удивленно посмотрела па него.

– Или в Софии. Тогда для меня всюду будет одинаково.

Его голос необычно дрогнул. Немного погодя Ирина спросила:

– Почему бы и вам не уехать?

– У меня нет денег за границей.

– Потребуйте у него. Он должен дать вам.

– Вряд ли даст. Особенно теперь.

– Пригрозите, что уйдете из фирмы.

– Это бесполезно! Я уже не необходим, потому что тогда «Никотиане» вообще не нужны будут служащие.

Их голоса становились глуше и мрачнее, и наконец наступило молчание. От накалившихся за день стен исходила теплая и влажная духота. На дворе совсем стемнело, и за проволочной сеткой начиналась комариная оргия – сводящий с ума писк множества тончайших, натянутых до предела струн.

– Это ужасно! – пробормотала Ирина.

– Ничуть! – Костов щелкнул зажигалкой и поднес ее к сигарете. – Просто неизбежно.

Он посмотрел на Ирину со спокойной улыбкой эпикурейца, который испил до дна чашу жизни и уже ничего больше не ждет от нее. Потом бросил взгляд на часы, подсел к приемнику и настроил его на английскую станцию, которую слушал каждый вечер. Диктор говорил о десанте в Нормандии, описывал воздушные бои и бомбардировки. Костов хмуро послушал его и переключил приемник на другую волну. Зазвучал баритон советского диктора, который сообщал о предмостном укреплении на Днестре. Но Костов не смог дослушать и это.

– Ничего особенного, – промолвил он, рассеянно выключая приемник.

– Как «ничего особенного»?…

Ирина взглянула на него, раздраженная его легкомыслием.

– Наступают очень медленно, – сказал Костов.

Ирине показалось, что он прикидывает в уме, сколько времени осталось до тех дней, когда случится нечто такое, что он представляет себе ясно и что вовсе не походит на тот хаос, который смутно рисует ее воображение. Впрочем, ей до этого не было дела. Сейчас она думала только о себе. Зачем им сидеть у Эгейского моря и терять драгоценное время? Ради какой-то последней спекуляции! Словно без нее нельзя обойтись. Она спросила напряженным голосом:

– Что за человек этот Кондоянис?

Костов усмехнулся, поняв, что она тоже прикидывает в уме, сколько осталось времени, и думает только о собственной шкуре. И он ответил равнодушным тоном:

– Богатый грек.

– Мошенник, надо полагать?

– Не больше, чем другие. Просто умный и предприимчивый малый.

– Не могу понять, что за сделку они затеяли!

Костов начал было что-то объяснять, но в коридоре послышались шаги. В комнату вошел Борис.

Четырнадцать лет напряженной жизни, постоянное недосыпание и тысячи рюмок спиртного превратили стройного когда-то юношу в преждевременно состарившегося мужчину, отвыкшего от здорового образа жизни. Борис слегка сгорбился, будто под тяжестью миллионов килограммов закупленного и проданного им табака, и ходил волоча ноги, и его болезненное, бледное, одутловатое лицо говорило о начавшейся тяжелой болезни печени. Вообще он казался развалиной, которая вот-вот рухнет. Дряблые щеки его отвисли, под глазами были мешки, и от этого глубоко сидящие глаза казались совсем запавшими. Мутные, налитые кровью, нерешительные, эти глаза смотрели на все со страхом, словно перед ними неотступно стояли видения ночных кошмаров – обманутая и сошедшая в могилу жена, замученный брат, убитые камнями полицейские, изувеченные стачечники, застреленные саботажники, безмолвные служащие, тысячи и тысячи пожелтевших от никотина и туберкулеза лиц, тысячи и тысячи рабочих – болгар, греков, турок, армян, – которые обрабатывали его табак здесь, в Беломорье, чтобы он мог осуществить свою последнюю спекуляцию – обмануть государство и сбыть этот табак Кондоянису…

Он был в расстегнутой шелковой рубашке и светлых брюках-гольф – тех самых, в которых ехал в машине. Даже не нашел нужным переодеться. Теперь тяжелый сон его немного отрезвил, и он наконец собрался принять ванну, но сначала решил выпить рюмку коньяка. Он поздоровался рассеянно, небрежно, потом рыгнул и, наливая себе коньяк, спросил хриплым голосом:

– Что намечено на сегодняшний вечер?

– Я пригласил на ужин Кондояниса, – ответил эксперт.

– А других?

– Они придут после.

«Другими» были фон Гайер, Прайбиш и Лихтенфельд. один генерал запаса, который скупал мелкие партии табака и перепродавал их с небольшим, по верным барышом Германскому папиросному концерну, мэр города, начальник местной полиции и несколько немецких и болгарских офицеров, которые могли посоветовать, как безопасней проехать в Салоники.

– На ужин я пригласил только Кондояниса – так нам удастся переговорить спокойно, – объяснил Костов.

– Пока можно обойтись и без других, – пробормотал Борис.

Он допил коньяк и спросил;

– Инженер здесь?

– Он уже три дня ждет вас.

– Понимает он что-нибудь в папиросных машинах?

– Пятнадцать лет работает в этой области.