Та, что будет моей

Валюша расхохоталась, комично схватившись руками за живот.

— Это мишки-кислишки, ха-ха-ха, я такие и не ем! Тут лимончик нарисован, а на сладких — клубника.

Так она его еще и провела?

Вот эта крошечная микробина от горшка два вершка?

— Валюша, что у вас тут происходит? — видимо, услышав хохот дочери, на пороге нарисовалась Веснушка. Вишневский, как стоял, сплевывая кусочки кислого желе, так и обалдел…

Легкая, тоненькая, хрупкая. В голубом сарафане чуть выше колен и копной запоминающихся рыжих волос, которые за годы стали еще длиннее.

Он не видел ее долгие четыре года, а увидев моментально нырнул в прошлое.

— Мам, он съел мишек-кислишек, ха-ха-ха, — не унималась Валюша, которую дико позабавила его реакция на съеденное. — Такой смешной. Ой, не могу!

— Иди к бабушке, ладно? Она там пирожки испекла.

— В картошкой?

— С картошкой.

— А с капустой?

— И с ней тоже. Иди, — не отрывая глаз от Вишневского, поторопила дочь легким похлопыванием по плечу, явно спроваживая.

Прячет она ее от него, что ли?

— Ну, привет, — на его удивление, поздоровалась первой.

— Привет, — не стал вредничать он и снова окинул ее фигуру любопытным взглядом нормального мужчины.

Какая была, такая и осталась. Она рожала вообще или ребенка ей подбросили? Ни лишнего веса, ни следов усталости на лице. Показалось, что она не просто похорошела — расцвела.

— Ну, как ты? — решил-таки спросить.

— Хорошо. Ты, я смотрю, тоже неплохо, — кивнула на его новую, на самом деле баснословно дорогую тачку. — Надолго к нам?

— К вам? Я вообще-то дома у себя.

— Ну, тебя долго не было, мало ли, где у тебя теперь дом.

И какой уверенной она была, какой смелой, может, в какой-то степени даже наглой. Он узнавал ее и в то же время это была совсем другая Веснушка: повзрослевшая, набравшаяся здорового эгоизма молодая женщина. Мать.

Мать… обалдеть же можно.

Он попытался представить ее с огромным животом и не смог. Когда он уезжал, она была такой, когда вернулся, такой же и осталась. Он видел изменения в себе, для нее время будто застыло.

​​​​​— Поздравляю с дочерью, — не смог-таки скрыть в голосе сарказм. — Милая девочка, — ну и как же не добавить: — На тебя похожа.

— Спасибо. Да, похожа. Правда, ты чуть-чуть запоздал с поздравлениями, ей уже три.

— А точнее?

— Три года и пять месяцев, — ни один мускул ведь не дрогнул на ее лице.

Три и пять… Плюс девять месяцев — четыре и два. Четыре года и два месяца — именно столько, сколько его не было в России. Практически день в день.

Но сразу о своих догадках говорить не стал, решил проверить ее в своем репертуаре.

— Занятно, — отлепив зад от тачки, засунул руки в карманы и подошел к ней ближе. Снова окинул взглядом с головы до ног. — Волк из дома, овцы в пляс? Быстро ты на кого-то переключилась.

— Прости, что с тобой не посоветовалась.

Он снова малость прибалдел. Ты посмотри-ка…

Он хорошо помнил, какой она была. Да, совсем мягкотелой никогда, но ведь в рот ему буквально заглядывала. А теперь палец в этот самый рот не клади — по локоть же откусит.

— Могла бы написать, поделиться радостью. Не чужие все-таки люди, да? — подойдя совсем близко, вдохнул аромат ее волос и испытал очередной катарсис.

Он помнил ее запах. И так одуряюще остро. С ума сойти.

— Все-таки ребенка родить это не щенка купить. Позвонила бы, поделилась.

— Чего тебе нужно, Вишневский? — устало вздохнула она, практически ничем не выдавая своего волнения. — Да, у меня есть дочь и что с того?

Что с того? Да нет, совсем ничего. И делать вид, что ребенок не его, тоже в порядке вещей. Кинула его, сразу же после совместно проведенной ночи.

И тут же забеременела.

За дурака она его держит, что ли?

— Она моя, да? — четко проговорил он, не отрывая от нее внимательного взгляда. — Валюша же моя дочь?

Она улыбнулась. Едва заметно, одними уголками губ.

— Она моя дочь, Артур. А теперь прости, у меня важные дела, — и ушла, оставив его приходить в себя в немом одиночестве.

Часть 4

* * *

Вишневский не выносил три вещи: когда из него делают дурака, когда откровенно игнорируют и когда ему нагло врут. Веснушка каким-то непостижимым образом умудрилась за один присест сделать все сразу. Но он не стал останавливать ее тогда — хочет, пусть уходит. И раз девочка только ее дочь, тоже пусть! — злился он.

Она сама так решила. Сама решила сохранить ребенка, решила сама воспитывать в одиночку (или нет?), всю ответственность она взяла только на себя. Он от этой ответственности не уходил. Беременную ее не бросал, аборт сделать не заставлял, от дочери своей не отказывался. Наоборот, принуждал к ответу чтобы призналась. Тогда какого черта все эти размышления? Дел что ли других нет? Да полно!

Но что бы он не делал, мысленно то и дело возвращался к их быстрому разговору, ее надменному взгляду и вот этому ее "она моя". И вроде бы с одной стороны да, можно умыть руки и все, а с другой… какого черта она решила все за него? Он такой же отец, как и она мать, любой закон будет на стороне обоих. Если девчонка его, она должна была поставить его в известность! Обязана! Решила поиграть в сильную и независимую?