Т-34

Это, наверное, были самые страшные двести метров. Фрицы засекли их почти сразу, начали разворачивать орудия, которые могли со своих позиций достать атакующих. Хорошо еще, что сумели по радио связаться с Мартыновым и скоординировать действия, но все равно было жутко. Свои зенитки калибром восемьдесят восемь миллиметров, способные одним попаданием разобрать любой танк на болтики, немцы разворачивали так, что, наверное, перекрыли все нормативы. А куда более поворотливые двадцатимиллиметровые орудия и вовсе единым духом навели на цель. Звонко грохнуло над головой орудие, но даже Хинштейн на ходу смазал, послав снаряд намного выше цели. Одновременно заработали немецкие зенитки. И почти сразу Сергей понял, что такое оказаться лягушкой в железном ведре, по которому со всей дури лупят молотком.

С такой дистанции да с оборудованной позиции даже малокалиберное орудие не промахивается. Ну, почти. «Тридцатьчетверка» шла головной, и огонь четырех орудий, в секторе обстрела которых оказались атакующие, скрестился на ней. В тот момент до позиций артиллеристов оставалось не более пятидесяти метров. Позже Сергей понял, что это спасло остальных – и бронетранспортеры, и «тройку» с такой дистанции изрешетили бы, а более толстая и вдобавок наклонная броня Т-34 выдержала, но в тот момент было не до мыслей. Оставался лишь дикий, всепоглощающий страх, когда танк наполнился грохотом и крышку люка перекосило.

Он вел машину вслепую, согнувшись в три погибели, а разогнуться было страшно. Но еще страшнее почему-то казалось бросить рычаги. Танк продолжал идти, не останавливаясь, прямиком на позиции артиллеристов, и Сергей, осыпаемый сверху выбитым снарядами из брони металлическим крошевом, в какой-то момент даже не сообразил, что все закончилось, грохота, забивающего, казалось, все, больше нет… А потом под гусеницами жутко заскрежетал металл. Это Сергей скорее даже не услышал, оглушенный ударами снарядов, а почувствовал. И как-то сразу понял, что это немецкая зенитка, до которой он все-таки дошел и смял ее, втер в землю многотонной массой своего танка.

Те несколько секунд, которые потребовались танкам, чтобы добраться до позиций артиллеристов, у тех еще оставался шанс остановить даже шедевр советской технической мысли… Порвать гусеницу, разбить приборы наблюдения, заклинить башню, повредить орудие… Да мало ли, на самом деле, слабых мест у танка! Выбить его массированным огнем – это под силу и двадцатимиллиметровым снарядам. Но не в этом случае – точность тут ничего не решала, а статистику, по которой хоть что-нибудь достигнет цели, они набрать попросту не успели. И бросились прочь, когда танк ревущей стальной глыбой влетел на их позицию, смял одно из орудий, второе, уперся в бруствер и остановился, беспомощно ворочаясь. Заставить себя разогнуться и вывести танк из ловушки Хромов сумел не сразу. И к тому моменту все было уже кончено.

За то время, которое дала им расстреливаемая в упор головная машина, остальные успели прорваться к немецким позициям и взяли их в пулеметы, в упор. Артиллеристы восьмидесятивосьмимиллиметровых зениток практически ничего не успели сделать. Лишь наводчик последнего орудия, наплевав на все, выстрелил в тот момент, когда идущая правой «тройка» самым краем влетела в прицел. Храбрецам везет, он попал, но снаряд лишь сорвал надгусеничную полку и перебил саму гусеницу. Он даже не успел взорваться – хлопнул где-то в воздухе, далеко позади.

Танк до позиций не дошел, но это уже ничего не решало. Бронетранспортеры в упор поливали немцев из пулеметов, «тройка» тоже не отставала, и расчеты орудий попросту смело. Почти сразу на позиции, ощетинившись автоматным огнем, полезла чуть отставшая пехота, выбивая немцев из траншей, закидывая их гранатами и засыпая пулями расчет зениток, оказавшихся в стороне от места прорыва. Затем подоспели бойцы Мартынова, и бой превратился в побоище, жестокое и молчаливое. Места для пленных в нем не оставалось.