t

— Они встречаются раз в неделю. В шесть вечера, в доме два по Милосердному переулку, это совсем рядом. Как раз завтра такой день. За ними следит полиция, но всерьёз власти их не опасаются. Чтобы попасть на собрание, достаточно предъявить им какое-нибудь свидетельство, что вы знали Соловьёва. Вот хотя бы эту фотографию. Хотите, пойдём туда вместе?

— Не хочу. Будете пить?

— Не буду, — решительно ответил Олсуфьев.

Т. качнул стволом.

— Сударь, — сказал он, — я ведь не могу драматично взвести курки, чтобы показать серьёзность своих намерений. Они уже взведены. Я могу только спустить их. И я сделаю это по счёту три, обещаю вам. Раз…

Олсуфьев поглядел на портрет Аксиньи.

— Могу я хотя бы написать записку?

— Два…

— Чёрт же с вами, — сказал Олсуфьев устало. — Прощайте и будьте прокляты.

Взяв со стола пузырёк, он вынул из него пробку и одним глотком выпил остаток жидкости. Затем он поставил пузырёк на стол и уставился в окно — на фасады с другой стороны реки. На его лице проступило ожидание чего-то болезненного и мучительного.

Т. внимательно следил за ним, но так и не заметил, когда препарат подействовал. Прошло около минуты, и выражение муки на лице Олсуфьева постепенно сменилось недоумением. Затем он зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью, повернулся к Т. и произнёс:

— Pardon. Так на чём мы остановились?

Т. был готов к чему угодно, но не к этому.

— А? — растерянно переспросил он.

— Совсем вылетело из головы, — сказал Олсуфьев и улыбнулся такой доверчивой улыбкой, что Т. почувствовал укор совести. Он понял, что придётся импровизировать.

— Мы говорили, э-э-э, о вашем решении раздать имущество бедным и посвятить жизнь простому крестьянскому труду. Вы обратились ко мне, поскольку термин «опрощение» и имя «граф Т.» — своего рода синонимы в Петербурге, так уж вышло. Я незаслуженно слыву у людей авторитетом в этой области. Но ваша подруга Аксинья, — Т. кивнул на портрет, — достигла на этом пути гораздо большего. Когда она хочет, её невозможно отличить от простой крестьянской девушки, поэтому она без труда обучит вас манерам сельского жителя. А работа в поле укрепит ваше тело и очистит дух.

Олсуфьев поглядел сначала на портрет Аксиньи, затем на Т. и надолго задумался.

— Позвольте, — сказал он наконец, — но если я решил посвятить себя землепашеству, надо же сначала выйти в отставку?

— Я думаю, — ответил Т., — достаточно будет дать телеграмму на Высочайшее имя. Это, в конце концов, единственная привилегия кавалергарда. Не считая права ходить в самоубийственные конные атаки — но сейчас, слава Богу, не двенадцатый год.

Олсуфьев глянул на свою каску на столе.

— Насчёт телеграммы согласен, — сказал он весело. — Это будет даже свежо, пожалуй. Но вот как раздать имущество бедным? Оно ведь у меня весьма обширно, не сочтите за хвастовство. На это уйдут годы, и не видать мне труда в поле как своих ушей.

— Я полагаю, — ответил Т., — вам следует доверить дело какому-нибудь благотворительному обществу, известному своим бескорыстием. Но позвольте дать совет — действовать следует незамедлительно, пока ваше решение ещё твёрдо. Не оставляйте себе дороги назад. Многие сильные люди на этом пути пали жертвой колебаний и нерешительности.

Олсуфьев презрительно усмехнулся.

— Плохо же вы меня знаете, если так обо мне думаете. Знаете что? Я прямо сегодня сделаю всё необходимое. Найду благотворительное общество. Найму адвокатов, которым можно будет доверить всю процедуру. И до вечера подпишу все бумаги.

Его взгляд упал на ружьё, лежащее на коленях Т.

— Осторожнее, граф, — сказал он, — вы взвели курки, а оно заряжено. С оружием не шутят. Дайте-ка…

После короткой внутренней борьбы Т. протянул ему ружьё. «Будь что будет, — подумал он, чувствуя холодок в груди, — даже любопытно…»

Сделав серьёзное лицо, Олсуфьев осторожно опустил собачки в безопасное положение, подошёл к стене и повесил ружьё на место.

— Не желаете ли составить мне компанию? — обернулся он к Т. — Я ведь первый раз в жизни… э-э… опрощаюсь. Вдруг там будут люди, возникнут вопросы…

— Но если с вами буду я, ваше решение будет выглядеть несамостоятельным, — ответил Т. — И потом, будет лучше, если я в это время переговорю с Аксиньей. Она скоро будет здесь. Скажу вам откровенно, как другу — великому повороту судьбы, который вы замыслили, может помешать женщина. Особенно близкая — крики, слёзы… Я постараюсь её подготовить.

— Хм, — сказал Олсуфьев, нахмурился и внимательно посмотрел на портрет. — Женщина — это всегда опасно. Яд в драгоценном бокале, сомнений нет.

Т. поднялся со стула и встал так, чтобы синий пузырёк на столе не был виден за его спиной, а затем спрятал его в карман.

— Что же, граф, — продолжал Олсуфьев, отворачиваясь от портрета, — я тогда пойду выяснять, как быстрее всё это проделать. Увидимся вечером, или завтра — вы ведь будете в городе?

Т. кивнул.

— Я в Петербурге надолго.

— Тогда я не прощаюсь, — сказал Олсуфьев, берясь за дверную ручку. — И вот что, граф — спасибо за духовную помощь. Вы и представить не можете, как мне сейчас легко и покойно на душе.