t

«В этих синих облаках живёт Бог, — думал Т., пожёвывая колосок ржи. — А мы глядим из нашей преисподней на небесное великолепие и грустим о недостижимом… И никогда ничего не поймём, потому что даже эти синие облака на сером небе, которые мы видим с такой отчётливостью, на самом деле не облака, и всё совсем наоборот…»

Впряжённая в телегу лошадь беспокойно заржала и несколько раз хлестнула себя хвостом по лоснящемуся буланому крупу, отгоняя мух. Ржаной колосок был странным на вкус — Т. вынул его изо рта и увидел между зёрен пурпурные рожки спорыньи.

«Ариэль говорил, я узнаю окончательную правду при нашей следующей встрече. Но мне кажется, я знаю её уже сейчас. Видимо, всё происходящее со мной есть наказание за какой-то грех. Именно поэтому я утратил память. Меня лишили её и отдали во власть каббалистического демона, который теперь обрушивает на меня тяжкие волны безумия. Такова кара… Но здесь же и надежда. Ибо тогда происходящее со мной — просто очищение, необходимое душе перед восхождением в эту сине-золотую чистоту… И сколько разбросано вокруг подтверждений — ведь даже то, что я лежу сейчас на этой телеге и вижу эти пятна сверкающей синевы — уже свидетельство, что я буду допущен туда… Иначе это было бы слишком жестоко и безжалостно, так не может быть никогда, душа знает… Да…»

— Отдыхаете, барин?

Т. повернулся на голос.

У телеги стояла миловидная крестьянская девка лет двадцати, ещё почти ребёнок, с копной русых волос под косынкой и трогательно хрупкой шеей над вырезом красного сарафана.

— Отдыхаю, милая, — ответил Т.

— А мне ехать пора, барин.

— Послушай, — сказал неожиданно для себя Т., — а не знаешь ли ты, где тут Оптина Пустынь?

— Как не знать. Знаю. Мне по дороге.

На секунду хмель выветрился из головы Т.

— Так не свезёшь ли? Награжу…

— Ну уж прямо наградите, — засмеялась девка. — До самой Оптиной Пустыни не свезу, а рядом могу доставить.

— Ну поезжай, — отозвался Т. — Договоримся.

Телега тронулась. Т. хотел было спросить девку, что это, собственно, такое — «Оптина Пустынь», но по размышлении решил этого не делать: подобный вопрос мог выставить его дурачком из сказки, едущим туда не знаю куда.

«Приедем — посмотрим. Однако удивительно, с какой сказочной лёгкостью… Впрочем, кто сказал, что жизнь должна быть сложнее?»

Теперь небо покачивалось в раме перетекающих друг в друга крыш. Иногда на эту раму накладывались бородатые лица под картузами, которые опасливо глядели на Т. и торопились уйти из поля зрения. Т. не обращал на них внимания — он следил за сине-золотой небесной рябью (сделав ещё одно небольшое усилие, можно было увидеть её не вверху, а впереди) и сам не заметил, как уснул. А когда он проснулся, вместо крыш по краям неба были уже деревья.

Прошло, должно быть, около часа. Дневной жар спал; воздух стал прохладнее и чище и доносил запахи дорожной пыли, луговых трав и ещё чего-то особого, тёплого и приятно волнующего. Т. понял, что это запах сена, смешанный с ароматом молодого женского тела.

— Али проснулись, барин? — спросила девушка.

Т. приподнялся на локтях и огляделся.

Дорога шла вдоль пшеничного поля; по другую её сторону зеленел близкий лес.

— Вон тама Оптина Пустынь, — сказала девка и махнула рукой в сторону леса. — Пешком версты две будет наскрозь. Сама не была, бають так.

— А ближе подвезти не можешь?

Девка отрицательно помотала головой. Движение было очень решительным; Т. показалось, что она чуть побледнела.

— А отчего не подвезёшь? — спросил он.

— Да боязно же, — ответила девка и перекрестилась.

Т. несколько секунд глядел в зелёную бездну леса, затем повернулся и посмотрел на пшеничное поле.

Из пшеницы поднималось пугало в чёрных лохмотьях, раскинувшее для объятья с вечностью сухие и бессильные палки своих рук — d'ej`a vu, подумал Т., это ведь уже было совсем недавно, в поезде. Он перевёл взгляд на девку.

— Тебя как звать?

— Аксинья, — ответила девка. — А вас?

Отчего-то Т. вдруг почувствовал непреодолимое желание выдать себя за писателя, о котором говорил Ариэль.

— Толстой, — сказал он. — Лев Толстой.

Девка прыснула в кулак.

— Скажете тоже, — проговорила она застенчиво. — Ну какой же вы толстой. Вы худявый. И ещё лев, придумал тоже. У льва грива.

Т. заглянул в её зелёные глаза и вдруг почувствовал мгновенное, бесстыдное и полное взаимопонимание с этим весёлым юным существом. Аксинья улыбнулась — и столько в этой улыбке было красоты, мудрости и непобедимой силы, что Т. показалось, будто одна из античных статуй с корабля княгини Таракановой облеклась плотью и возникла перед ним наяву.

— Грива, говоришь? — переспросил он охрипшим голосом. — Грива как раз есть…

— Врёте небось, барин, — хохотнула Аксинья.

— Не, не вру. Поезжай-ка вон в ту рощу. Покажу…

Прислонясь лбом к берёзе, Т. тяжело дышал, стараясь стряхнуть с себя последние остатки хмеля. Но ничего не получалось — опьянение, наоборот, становилось всё тяжелее и беспробудней. Душу постепенно наполняло раскаяние в том, что произошло минуту назад.

— И правда лев, — смешливым голоском сказала лежащая на телеге Аксинья. — Прыгучий какой…