Сыщики преисподней

Впервые в жизни он почувствовал тогда, как перед ним разверзлась бездна, полная пламени. Иосиф ясно увидел миллиарды тел, корчащихся в огне, глаза, лопающиеся фонтанами слизи, и кожу, слезающую подобно кожуре печеного картофеля. Брат Ираклий трясся, изрыгая чудовищные предсмертные предсказания, пока не затих. Его грудь с прерывистым всхлипом поднялась и опустилась в последний раз… Перепуганный Сосо не сразу высвободил свою ладонь из потной руки мертвеца, осознавая услышанное, – по щеке побежала горячая слеза. Глаза брата Ираклия, открытые, как и его рот, пристально смотрели в потолок. Пересилив страх, он осторожно прикоснулся к еще теплым векам, чтобы провести рукой сверху вниз, – так обычно делал их сельский священник, словно забирая в горсть мертвый взгляд.

Глаза не закрылись – брат Ираклий сел на своем ложе. Сосо не пошевелился, чувствуя странное ощущение в ногах, как будто их залили чем-то липким. Приблизив к нему мертвое лицо с белыми зрачками, монах вцепился в его плечо костлявой рукой, хрипло повторяя: «Помни, помни, помни!» Он попытался закричать, но ничего не вышло – другой рукой брат Ираклий держал его за язык, выдирая его изо рта…

– Коба, что с тобой? Стоило отойти, как ты уже заснул, – лысый старик с тревогой вглядывался в лицо Сталина, – мычишь, стонешь… Может, тебе водки дать? Nein problem. Что-то приснилось? Ты чертовски плохо выглядишь.

Сталин с трудом отклеил щеку от стола – на коже остался клетчатый отпечаток скатерти. Взяв себя всей пятерней за лицо, сжал пальцы. Хотя сон сморил его всего минут на десять, было такое ощущение, что проспал два часа, – глаза просто не открывались.

– Извини, Генрих. Возраст дает о себе знать, только и всего, – мгновенно устаю. На каменоломне пятьдесят лет вкалываю, засыпаю там, где сажусь. С удовольствием выпил бы еще чего-нибудь, но боюсь, потом всю ночь буду бегать в клозет. Где ты мне постелил?

– В соседней комнате. А я вот, с твоего позволения, налью себе еще немного матэ – привык, знаешь ли, за столько лет у себя на ранчо. Ко мне даже соседи в гости приходили почаевничать, говорили, что умею заваривать как настоящий кабальеро.

Сталин заставил себя растянуть дрожащие углы губ в гримасе, похожей на улыбку.

– Да, ты мастер своего дела. Перевоплощаешься – любой актер позавидует. Ты не как твой босс. Он был просто уродом, больным психопатом. Я отлично понимаю тебя – возможно, ты не любил этого кретина, но на службе надо выполнять приказы вне зависимости от того, нравится тебе начальник или нет. Жаль, что мы с тобой при жизни не познакомились. С удовольствием спрятал бы тебя в Москве – мог бы жить на даче в Горках, с паспортом на имя Петра Сергеевича Козолупо. Никто б не узнал.

– Danke. Я сменил столько паспортов, что устал записывать на бумажку, как меня зовут. Последний документ был на имя Педро Хуареса. Спокойной ночи тебе, Коба.

…Дождавшись, пока Сталин уснет, бывший шеф гестапо, группенфюрер СС Генрих Мюллер, отключил миниатюрный диктофон, прикрепленный скотчем к внутренней стороне столика с бело-голубой баварской скатертью, и вытащил из него микрокассету. Он искренне не собирался выдавать Сталина Учреждению, которое ненавидел всеми фибрами души не меньше, чем вождь народов. Однако записывать разговоры его научила долгая практика сначала в криминальной полиции, а потом в гестапо. Никогда не знаешь, в какой момент это может пригодиться, но на всякий случай лучше иметь под рукой.

Высасывая сладкий матэ через трубочку, Мюллер снова раскрыл свой любимый роман, который он перечитывал многократно как при жизни, так и ПОСЛЕ. Кино, снятое по его мотивам, напротив, ему не особенно понравилось – он не был там похож на себя, какой-то семейный клоун, добренький доктор Айболит из детской сказки. Вытащив бархатную закладку, Мюллер пролистнул страницу, в который раз перечитывая проливающую бальзам на сердце строчку: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться».

Глава 5 Мусор (чуть раньше, 20 часов 39 минут)

Прошло не меньше двух часов, прежде чем Калашников неохотно признался самому себе – тревога оказалась ложной. Он совершенно напрасно перевернул апартаменты Менделеева вверх дном – потому что так и не нашел того, что искал среди многочисленных профессорских бумаг. Сев на стул, Алексей в который раз за день выматерился до хруста в челюсти. Ужасно хотелось выпить залпом стакан… нет, не водки, а именно спирта – прямо как той осенью, во время германской войны.

Стоявший рядом Малинин смотрел на начальство с недоумением, почтением и страхом. Подозрения об апоплексическом ударе не оправдались, однако создавалось впечатление, что с головой его благородия происходит нечто загадочное. Зачем было врываться в квартиру покойника, чтобы все там разгромить, а потом сидеть и выражаться, как грузчик? Если бы многоопытный Малинин не знал наверняка, что его благородие не пьет по два литра в день, то определил бы его поведение как натуральную белую горячку.

Калашников поднял голову и поймал на себе страдальческий взгляд.

– Нет-нет, братец, все в порядке…