Сыщик

— Да бросьте вы! Выпьем лучше! — воскликнул Штойбен, поднимая, свою пузатенькую рюмку из золотистого богемского стекла. — Могу вас заверить, милейший герр Краузе — или как вас там, — что лично я не испытываю никаких душевных терзаний, занимаясь шпионажем и беззастенчиво продавая вам за деньги секреты родного моего военного министерства… И знаете, почему? Потому что секреты эти — чушь собачья. Вот если бы шла война, и я вам выдавал сведения, которые помогали бы разбить наши доблестные войска… Или сбагрил вам какой-нибудь новейший пулемет, которого ни у одной армии еще нет… Вот это был бы настоящий шпионаж. Действительно, пришлось бы просыпаться по ночам в холодном поту, терзаться изменой, дрожать в ожидании разоблачения… А так… — он хлопнул по своему тоненькому портфелю. — Если находятся люди, всерьез намеренные платить золотом за подобный хлам, никому на этом свете не нужный и ни к какому делу не пригодный… Отчего бы человеку оборотистому и не воспользоваться моментом? Совесть у меня чиста, я эту дрянь и не выдаю за нечто ценное, вы сами выбрасываете денежки… Вот кстати! Где мои иудины сребреники, хо-хо?

Самое забавное, что Бестужеву этот веселый и циничный субъект начинал нравиться, а в том, что он говорил, было немало резона… Он извлек бумажник и аккуратным рядком выложил на клетчатую скатерть десять золотых кружочков с профилем императора и короля, увенчанного лавровым венком наподобие римских цезарей — золотые монеты в двадцать крон.

Штойбен без церемоний, весело гримасничая, сгреб их в ладонь и, зажимая в кулаке, потряс возле уха, полуприкрыв глаза, с видом меломана, наслаждавшегося классическими симфониями.

— Черт меня побери со всеми потрохами, вот это музыка! — воскликнул он, сияя. — Куда там великому Штраусу… Ну что же, все честно, получите вашу собственность, хехехе! Полный комплект документов по данному делу, я всё выгреб, ни клочка в папке не оставил.

Бестужев щелкнул непритязательным замком, извлек тонкую стопку бумаг, принялся их проглядывать. Читать написанные готическим шрифтом тексты он приловчился давно, и потому без труда разбирал суть. Длинное, полное канцелярских оборотов прошение Штепанека на имя военного министра: изобретатель без особой скромности расхваливает свой аппарат, обещая подлинную революцию в военном деле, благодаря которой армия империи получит несказанные преимущества над всеми остальными. Не менее трех дюжин еще более набитых канцелярщиной бумаг, составленных уже в министерстве, — классическая бюрократическая чехарда, чины министерства (как наверняка в подобном случае их собратья в других державах) старательно, со всей обстоятельностью судили-рядили, какому именно управлению, реферату, отделу следует всем этим заниматься. Инженерные части не то чтобы отпихивались от такой чести, но особенно энтузиазма не проявляли, пытаясь спихнуть дело пехоте, которой изобретение главным образом и касается. Пехота отбивалась, не без резона указывая на то, что аппарат герра Штепанека неразрывным образом связан с электричеством и проводами. Зачем же тогда в составе инженерных войск существует телеграфный полк? В ответ инженерный генерал сделал попытку перебросить бумаги во вспомогательные войска, конкретнее, станциям беспроволочного телеграфа, но последние, судя по входящим-исходящим, успешно отбоярились от такой чести. Какое-то время шла оживленная переписка меж общеимперским военным министерством и австрийским министерством народной обороны — но и «оборонцы» отбились. Дело вернулось в общеимперское министерство, созвавшее представительную комиссию из трех лучших профессоров-электротехников… ну, о ней Бестужев уже наслышан от Клейнберга… протоколы означенной комиссии… единодушное заключение о полнейшей бесполезности телеспектроскопа… ага, каждый из профессоров порядка ради составил еще и отдельное заключение…

Вот и финал: официальная бумага, где некий полковник с размашистой и совершенно неразборчивой подписью буквально в трех строчках сообщает Штепанеку, что его изобретение военное министерство не интересует совершенно, не говоря уж о приобретении чертежей. Ниже чья-то рука, уже другим почерком, начертала довольно небрежно: «Напомните этому господину, что существуют бинокли и подзорные трубы». Подписи нет. Судя по всему, автор безымянной приписки стоял по служебной лестнице значительного выше неизвестного полковника — коли уж позволил себе делать такие приписки в официальных бумагах…

Все. Аккуратно сложив бумаги в ровную стопу, Бестужев спрятал их обратно в портфель, щелкнул замочком, поднял глаза:

— Не возражаете, если я позаимствую их на время? Мне нужно ознакомить…

— Господи, да что там «на время»! — фыркнул Штойбен, а потом прямо-таки закатился хохотом. — Да забирайте вы все это вместе с портфелем, он тоже казенный…

— Вы серьезно?

— Я имею в виду, забирайте насовсем, Краузе. Этот хлам, я вам старательно втолковываю, никому абсолютно не нужен. Мне просто лень тащить его назад.

— Но меры предосторожности…

Штойбен жизнерадостно хихикнул: