Сыновний зов

Если бы кто-то беднее завел голубят — нам бы тоже интересно, где он достал, но… хоть не обидно. Да такие ребята и не утаили бы, взять Осягу или Олеху Шевкунова, Ваньку Воробья или Кольку Золенка. Ванька Пестов и не вредный парень, и мы с ним ни разу не ругались. И не скупердяй он, иной раз запросто куском хлеба поделится. Но все равно обидно, что именно он самым первым снова завел в Юровке голубей.

Осяга случайно увидал, забежав за Ванькой по дороге в школу. Сизый голубь и пестрая, белокрылая голубиха клевали у него с ладони зерно и по-цыплячьи пищали. Ваньку он застал врасплох, и тот с перепугу просыпал зерно на землю и весь стал красным — не отличишь волосы от лица. А Осяга-то хитер: будто и не заметил голубей и зерно, и не полез с расспросами. Но и Ванька хитер: сбегал в дом зачем-то, а как вышли из ограды — Осяге отделил добрый кусок картовного пирога.

— Думал вам оставить, а пирог теплый, скусный, и сам я не понял, как весь кусок проглотил и не подавился, — напрасно оправдывался Осяга. Раз не было нас рядом — стало быть, не тащить же ему надкусанный кусок в школу на люди. Правильно сделал, что сам съел! И Ванька не зря его подкормил, с умыслом, чтобы про голубей не сказывал. Да вот и сказал нам, а что из того? Все равно мы не знаем, где он их достал. Украсть же голубей у Пестова невозможно никому: одна черная дворняга с весны живет без привязи на огороде, под яблонями, а они растут только у Пестовых, для нее поставлена здоровенная конура. Вторая собака — овчарка — в ограде на цепи, но на ночь спускают ее, и она тебя где хошь достанет. С любого вора шкуру сдерет такой кобелище…

Разгадывая Ванькину тайну, мы прошлепали сверток на Штат, и пришлось догонять своих прямо посевами. А на пути по низине-суглинку осота напрело — ступить некуда босиком! Начали его дергать еще и потому, что за простое хождение хлебами может влететь нам от бригадира Василия Николаевича Грачева. Он на своем Игреньке все время на поле, из ходка не вылазит, наверное, ни днем, ни ночью. С фронта Василий Грачев вернулся без правой ноги. До войны работал он на тракторе, и не было добрее его к ребятишкам — всех катал на колеснике. А тут вредным и злым стал, и кого на горохе заставал — немилосердно понужал сыромятным кнутом. Может, так и надо было? Но все равно лучше не попадать ему на глаза, где не надо…

К обеду мы пробились через осотистую низинку туда, где пололись все, а там вскоре перешли под гору к речке Крутишке, и каждый получил у поварихи по кружке распаренной пшеницы. Ничего, что мало и зерно целое, а не каша. Зато хлебное и с кружки пшеницы можно дожить до такого далекого летнего вечера.

В обед и додумался Осяга до разгадки:

— Робя, а Ванька достал голубят у бабушки Соломеи. Больше негде. У нее, мама сказывала, живет пара старых голубей под сараем. Ворожить она ходила к ней и своими глазами видела. Это после похоронной на нашего Василия.

— Хмы, а чо же мы с вами ни разу не видели? Сколь ведь раз на угор пробегали мимо бабушки Соломеи? — не поверил Кольша.

— Ну и как мы их увидели бы, если они летают низом на ограде? Нет, только у Соломеи и стибрил Пестик голубят или купил на зерно! — убеждал нас Осяга.

— Ладно, — решил за троих Кольша. — Завтра и проверим под сараем у Соломеи. Александра Евдокимовна давеча сказала, что сегодня последний день полемся.

Я не знал, как спалось брату: мама не давала в постели нам даже шептаться, а я ворочался с боку на бок, и чтобы не получить тумака и не мешать отдыхать маме и сестре, укатился под лавку и на голом полу все-таки уснул. Впервые во сне видел сизых голубей, поднимался вместе с ними высоко над нашей избой, выше тополины. Голуби начинали кружиться, а я… падал. Сердце обмирало, я пытался звать на помощь маму и кричал, но меня никто не слышал, и сам я свой голос тоже не мог услыхать. От этого становилось еще страшнее и жальчее себя — вот-вот упаду я на ограду и расшибусь до смерти, никогда больше не увижу тятю…

— Что-то ты, Васька, всю ночь турусил? — ворчала утром за столом мама. Из-за меня она, ясное дело, не выспалась как следует, а ей весь день работать в детдоме.

— Не знаю чо, — промямлил я и раньше всех облизал свою ложку: дескать, я сыт и за столом мне больше нечего засиживаться. А хотелось бы еще и еще хлебать щи из свежей свекольной и морковной ботвы, приправленные луковым пером и забеленные сметаной.

— Гли-ко, сколь и скоро ты сегодня наелся! — усмехнулась мама, а я уже выскочил из-за стола и побежал к колодцу черпать воду в кадки и деревянное корыто. Вчерашнюю мама до солнцевсхода располивала на огуречные гряды и помидорную рассаду. Доставать из черной пустоты тяжелую, кованную железом бадью с водой нелегко, Да и сплеснешь обязательно на босые ноги — обожжет их ледяным холодом, зато между делом сорвешь огурчик. Обмоешь его в кадке — и он враз запупырится светло-зелеными боками, станет холодным и вкусно-хрустким. Наверхосытку после горячего больно хорошо схрупать тайком огурец со своей же грядки!