Сынок

– Отлично! – оживился Зубов. – И про вашего товарища напишем. Яныш его фамилия?.. Сделаем так: он прикрывал фланг вашей роты, отстреливался до последнего патрона…

– Да он вообще не стрелял! – перебил Гешка лейтенанта.

Зубов придвинулся ближе к Гешке и нетерпеливо пояснил ему:

– Да не пропустит цензура то, что вы мне рассказываете! Мы можем показать смерть солдата только в том случае, если она была сопряжена с геройским поступком. Понятно?

– А если он еще ничего геройского совершить не успел, так про него уже написать нельзя? – нахмурился Гешка. – Он же не виноват, что его сразу убили!

– Да я все понимаю, – Зубов приложил руку к сердцу. – Но вы и меня поймите. Вот дали мне задание про вас написать, а вы мне такого наговорили, что в жизни никто в печать не пропустит. А что пропустят – я знаю, не первый раз про «афганцев» пишу. Вот я вам предлагаю свою схему, а вы упираетесь.

– Жора, – Гешка повернулся к окну. – Может быть, ты что-нибудь о себе расскажешь?

– Нет, уволь, – коротко ответил Жора и закрыл лицо журналом.

Абдуллаев спал или же притворялся спящим.

– Нет, мне нужны только вы, товарищ Ростовцев. – Лейтенант даже вспотел, перелистывая свой блокнот. – Еще один вопросик. О чем вы думали, когда вели неравный бой с душманами?

Гешка вздохнул, опустил глаза. Он почувствовал, что сильно устал.

– Ну, вспомнили? – спросил Зубов, будто моля о пощаде.

– Я думал о том, – выдохнул Гешка, – что человек рождается для долга, и в этом высший смысл его жизни.

– Так, – кивнул Зубов и стал быстро записывать Гешкины слова в блокнот. – И в этом… высший…

– Смысл его жизни, – подсказал Гешка, ложась на койку.

– Смысл его жизни, – повторил Зубов и поставил точку. – Отлично получается. Если вы не возражаете, этими словами мы и закончим очерк.

– Не возражаю, – ответил Гешка.

– Я напишу очерк, но перед тем как засылать его в набор, покажу вам. Хорошо?

Гешка скривил рот:

– Да можете не показывать.

Когда лейтенант вышел, Жора зевнул и сказал Гешке:

– После таких корреспондентов забывать начинаешь, что с тобой на самом деле было.

* * *

Они сидели в холле. Гешка прижимал к себе кулек с апельсинами и не мог смотреть в глаза матери. «Знает ли она о письме? – думал он, почти не слушая ее. – Может, рассказать все? Приврать, что не успел отправить, что совсем забыл о нем?..»

– Не пойму, что с твоим отцом происходит, – говорила мать, стараясь поймать взгляд сына. – Из-за чего-то сердится он на Евгения Петровича, ни напишет, ни позвонит ему. Я спрашивала, но он ничего мне не сказал. Разве Евгений Петрович виноват в том, что с тобой случилось, Гена? – И снова заглядывала ему в глаза.

Гешка машинально кивал, чувствуя, как полыхает жаром его лицо. «Письмо у отца!» – вдруг подумал он, и от этой мысли ему не стало хватать воздуха.

– Что с тобой? – мать с беспокойством взглянула на Гешку и провела рукой по его щеке.

«Он читал письмо! – орал в уме Гешка. – И теперь будет мстить ему… Объяснительная! Вот для чего нужна была ему моя объяснительная…»

– Мама, – тихо сказал Гешка, уставившись на апельсины. – Мама…

Комок застрял в его горле. Он ничего больше не смог сказать, вскочил со стула и быстро пошел по коридору.

Утром Наденька вместе с таблетками передала Гешке маленькую записочку.

– Какой-то сержант на КПП оставил, просил передать.

Гешка развернул листок и впился в него глазами.

«Геша! Передаю тебе это письмо с Игушевым, он обещает быть в Москве. Меня увольняют из армии , ставят в вину Яныша и тебя. Ладно, бог с ней, с армией , пойду в ПТУ военруком. Спрашивал у Кочина, кому я мешаю в этой жизни. Кочин не знает, говорит, что приказали из Москвы. Ему тоже сейчас хреново, готовится к заслушиванию в округе. Слышал краем уха, что на него телегу накатали о бардаке в полку и издевательствах в хозвзводе. Может, я чего-то не понял, но вроде бы телега за твоей подписью. Я о тебе не думаю ничего плохого и верю, что… (зачеркнуто). Поправляйся! Может, когда-нибудь свидимся. В. Гурули».

Гешка прочитал записку трижды, потом рванулся к столику дежурной сестры, позвонил на проходную.

– Сержант Игушев уже ушел? Он только что передал записку в хирургическое… Уже давно?..

Гешка ходил по коридору от окна к окну, тер ладонью лоб, стараясь собраться с мыслями. «Я ведь ничего не писал о хозвзводе, – думал он. – Это может подтвердить Жора. Почему там думают на меня?»

– Тебе привет от Тамары, – сказала Гешке мать. Они ходили по заснеженной дорожке вдоль госпитального корпуса. Гешка поднял воротник халата, шапку натянул на самые уши. Мать холода как будто не замечала. – Давай сядем, – сказала она, смахнула перчаткой снег со скамейки, достала из сумочки сигарету. – Она недавно мне звонила, спрашивала, как ты себя чувствуешь.

– Лучше бы не спрашивала, а пришла.

– Я ей так же и ответила… Ты ее все еще любишь, Гена?

Гешка втянул голову в узкий воротник, взглянул на мать – серьезно ли она спрашивает. Мать не смотрела на него.

– Не знаю… Но я все время о ней думаю, – признался Гешка.

– И ты сможешь ее простить?