Клит пришел в бешенство. Он уже давно с тяжелым сердцем наблюдал, как бесстыдно льстят Александру его царедворцы и как Александр от этого теряет здравый смысл, как он уходит от своего родного войска все дальше, как уходит все дальше от родной Македонии… Он ненавидел людей, ставших между ними, старыми македонянами, и их македонским царем. Когда затронули царя Филиппа, он терпеть уже не смог. Вино и гнев бросились ему в голову, затуманили разум.
— Ах вот как! Царь Филипп ничего удивительного не совершил! О Зевс и все боги, слышите ли вы это? А кто собирал и укреплял Македонию? А кто завоевывал Иллирию, Пангей, побережье? А кто начал строить корабли и вышел в море? А кто, разве не царь Филипп, создал могучую македонскую армию, с которой теперь Александр завоевывает мир?! Посмотрел бы я, сколько навоевал бы Александр без этой армии, созданной Филиппом?!
Александр, стиснув зубы, глядел на Клита холодными, потемневшими глазами.
Молодые этеры, которым надоело слушать спор, затянули песню. Они пели о том, как недавно варвары разбили старых бородатых полководцев, — действительно случилось так, что македоняне в одной стычке принуждены были бежать от Спитамена. Молодежь смеялась, засмеялся и Александр.
Этот смех оскорбил стариков, они недовольно заворчали. А Клит, который успел еще выпить вина, снова закричал, красный от гнева:
— Нехорошо, царь, нехорошо в присутствии варваров и врагов оскорблять македонян, которые и в несчастье своем выше тех, кто над ними смеется!
Александр иронически усмехнулся.
— Клит называет трусость несчастьем, защищая себя, — он, видно, тоже бежал от варваров!
Клит встал и поднял правую руку.
— Эта самая рука спасла тебя, сына богов, от Спифридатова меча. Македоняне своей кровью и ранами подняли тебя так высоко, что ты выдаешь себя за сына Зевса и отрекаешься от родного отца, Филиппа!
— Негодный человек! — закричал Александр, потеряв терпение. — Ты думаешь, мне приятно, что ты постоянно говоришь об этом и мутишь македонян?
— И нам неприятно, что за труды наши получили мы такую награду: счастливы те, кто умер и не увидел, как македоняне просят персов пустить их к царю!
Поднялся шум. Гости старались успокоить Клита. Но Клит не унимался:
— Пусть не приглашает к обеду людей свободных, имеющих право говорить открыто. Пусть живет вместе с варварами и рабами, которые будут падать ниц перед его персидским поясом и мидийским хитоном!
Царь, вне себя от гнева, схватил яблоко, швырнул в Клита. И тут же рука его начала искать меч. Меча не было. Аристоник, телохранитель, успел убрать оружие. Гефестион встал.
— Александр, умоляю тебя!
— Царь, успокойся! Клит просто пьян! — Друзья окружили Александра. — Не гневайся на него, ты накажешь его после!.. Только успокойся!
Но Александр не слышал. Он вскочил, опрокинув стол.
— Щитоносцы, ко мне! — закричал он по-македонски. — Трубач, труби тревогу — царь в опасности!
Он ударил кулаком трубача за то, что не трубит немедленно. Но трубач не затрубил, и щитоносцы не бросились к царю на его призыв. Александр онемел от изумления.
— Я вижу, — сказал он в гневе и в горести, — я вижу, что нахожусь в том же положении, в каком был Дарий, когда изменники схватили его!
А Клит не унимался, все еще что-то выкрикивал. Его старались удержать, уговорить. Наконец Птолемей, сын Лага, схватил его и вытолкал из шатра. Но Клит, пьяный, совсем забывший меру, тут же с важностью вошел в шатер с другой стороны. Он шел, надменно и презрительно глядя на царя, и громко читал стихи из «Андромахи» Еврипида:
— Это я-то делал только то, что все?! — пересохшими губами прошептал Александр.
Белый от негодования, Александр мгновенно выхватил копье у стоявшего рядом копьеносца-телохранителя и бросил в Клита.
Александр бил без промаха. Клит со стоном упал. В шатре наступила тишина. Все кругом молчали, застыв. Клит хрипел.
Александр, опомнившись, бросился к нему, вырвал копье из его груди. Клит был мертв.
Александр понял, что он сделал. Он тут же принялся устанавливать копье, чтобы броситься на него и пронзить себе горло. Друзья-телохранители схватили его за руки и силой увели в спальню.
Александр еще не знал таких страшных ночей, какою была эта ночь. Он кричал от отчаяния, он рыдал и проклинал себя и ни в чем не находил ни утешения, ни оправдания себе.
— Ланика, Ланика! — с рыданием кричал он, зовя свою кормилицу. — Вот как хорошо отплатил я тебе за все твои заботы, за всю твою любовь! Твоего брата я убил собственной рукой!..