Сын скотьего Бога

— Она к реке побежала, — подоспел Клянча.

— А ты где был? — рявкнул Волх.

— Да тут стоял! Полно, Волх, что ты задумал? Пошутили и будет. Хватит с нее и того, что пришлось нагишом по холодку побегать. Нельзя же травить княгиню, как лосиху!

— Какая она княгиня, — прошипел Волх и, оттолкнув приятеля, пустился бежать вдоль берега. Ничего. Она не уйдет. Змея, заползшая на брачное ложе родителей, сегодня получит свое. Что именно получит Ильмерь, когда он ее догонит, Волх не знал. Он загонял ее вниз по оврагу к реке, отрезая любой путь к отступлению.

Но на берегу его ждал только шумный всплеск. Темноволосая голова Ильмери вынырнула недалеко от берега. Вот сумасшедшая, — опешил Волх. Вода-то ледяная! Ничего, зато долго она там не просидит.

Ильмерь сносило по течению. Волх, похлопывая себя веником по колену, прогуливался вдоль берега.

— Ну что, тепло ли тебе, матушка? Хороша ли парная? — поинтересовался он. — Вылезай, а то застудишь себе что-нибудь!

— Змееныш, — отфыркиваясь, отвечала Ильмерь. — Да в воде и то теплее, чем там, где ты ползаешь, приблудень!

— Ну да, тебе к холоду не привыкать! Стариково ложе небось не греет!

— Ты-то что в этом понимаешь, недопесок.

Ильмерь все-таки не выдержала. Она пошла к берегу, разводя руками темные воды реки. Серо-зеленые глаза ее светились ярче на порозовевшем лице. Желтый лист запутался в кольцах волос и блестел, как золотая подвеска.

Волх вдруг оцепенел, и язык у него приклеился к небу. Колдунья, чары наложила, — мелькнула мысль и пропала. Пропали все мысли до одной. Он просто стоял и смотрел, и глаз не сводил с ее груди — неестественно тяжелой для такого тонкого тела.

Ильмерь победоносно усмехнулась. Она прекрасно видела, что происходит с мальчишкой.

— Ну что, язык проглотил? Ступай к мамочке, дурень!

Она не глядя прошла мимо него. Пахнуло речными травами — как от русалки. На берег высыпали служанки и подружки. Испуганно косясь на Волха в чудской одежде, они запричитали, закутали княгиню в полотенца.

— Дуры трусливые, — обругала их Ильмерь. Она оттолкнула служанку с шубой и в одной рубахе пошла к городу. Волх смотрел ей вслед. Ему казалось, что следы ее маленьких ног светятся на опавшей листве…

А потом он долго один сидел на берегу. Он прогнал приятелей, рискнувших сунуться к княжичу с вопросами. Вокруг царствовала осень. Она набросила пестрые лохмотья на лес и сплавляла по реке листья, словно золотые ладьи. Волх встречал осень в пятнадцатый раз, но никогда еще не видел ее такой.

Тысячи смутных образов проносились в его голове. Они были стыдными и страшными, а иногда — ослепительно красивыми. Они мучили — и вместе с тем казались несметным богатством. От реки пахло дурманом, и ветки лозняка вились, как кольца темных волос.

Волх с силой потянул за оберег. В кулаке что-то хрустнуло. Волх с удивлением разжал руку — у него на ладони остался деревянный обломок. У солнечного колеса — четыре конца, загнутых посолонь. Утро, день, вечер, ночь. Четыре времени года… Один конец откололся. Нервы у княжича звенели — сейчас его взволновала бы и меньшая неприятность. Чувствуя ком в горле, он вскочил и опрометью помчался к городу. Так в детстве он бежал, разбив коленку, чтобы уткнуться в материнский подол. Домой.

Княгиня Шелонь сидела за пяльцами у раскрытого окна. Алый стежок, желтый стежок, золотая нить… На небеленом льняном полотне расцветали волшебные сады, расправляли крылья диковинные птицы…

— Что это будет? — спросил Волх.

— Вырей. Заоблачная страна. Видишь дерево? На одной ветке висит солнце, на другой — луна. Когда мы умрем, хозяйка Мокошь пошлет нам ласточку. У ласточки будет ключ от заоблачной страны. Она отопрет ворота, и тогда наши души совьют здесь гнезда.

Мать наклонилась к сыну, прижавшемуся к ее ногам, и серебряные кольца на ее висках тихо зазвенели. Ее большие, сильные руки растрепали Волху волосы, поправили ворот рубашки. Потянув за ремешок, Шелонь вытащила пострадавший оберег и долго внимательно рассматривала. Потом ласково взяла сына за подбородок. Под пристальным взглядом матери Волх опустил глаза.

— Что с тобой случилось? — спросила Шелонь.

— Ничего, — буркнул Волх. Он вдруг пожалел, что пришел. Знал ведь, что мать — колдунья, от нее ничего не укроется. А он умрет от стыда, если кто-то заглянет сейчас в его сердце…

Шелонь лукаво улыбнулась.

— Так-таки и ничего? А почему оберег сломался? Ты смотри, его по-прежнему не снимай. Четыре конца — это четыре мгновения в твоей жизни. Важнее них ничего нет. Вот, одно уже миновало. Как ее зовут?

— Мама! — возмущенно воскликнул Волх. Он вскочил, бросился к дверям, но на выходе обернулся.

Мать все так же ласково смотрела ему вслед. Осеннее солнце падало ей на лицо. По-прежнему — самое прекрасное на свете. Но Волх с горечью разглядел вдруг, что мать постарела. Стала суше, бледнее, и золото волос потускнело. Словно та, другая, выпила у нее всю молодость. И при мысли о той, другой, Волху гадко и страшно себя.

Он снова виновато припал к материнским коленям.

— Расскажи мне еще про заоблачную страну, — попросил он.