Сын сатрапа

От меня требовался вымысел, но я с сожалением думал о реальных фактах. Мог ли так сомневаться начинающий романист? В то время, как я задавал себе этот вопрос, в памяти всплыла другая катастрофа. Огонь с конюшни, будто раздуваемый порывами ветра, переметнулся дальше, через годы. Только на этот раз опасность угрожала не лошади, а всей нашей семье.

Ночь на железнодорожном вокзале во время нашего нескончаемого бегства через всю Россию. Зажатые в вагоне для скота посреди бедно одетых людей с озлобленными лицами, тоже бегущих от большевиков, мы, ссутулившись, молчим, в надежде на то, что нас не тронут до конца поездки. Неожиданно раздается хриплый голос: «Горим!» Языки пламени пробиваются через зазоры закрытых дверей. Случилось то, что должно было случиться: искры, образовывавшиеся от трения колес и плохо смазанной оси, подожгли выбившуюся сквозь щели пола солому подстилки. Огонь, раздуваемый ветром скорости, конечно, быстро распространится дальше. Через несколько минут весь вагон будет охвачен огнем, как факел. И нечем подать сигнал тревоги! Я и теперь еще вижу суровые, искаженные страхом незнакомые лица. Слышу стон человеческого стада, которое идет не на бойню, а на костер. Кто-то яростно стучит по стенкам вагона, как будто его могут услышать снаружи. Другие молча, обреченно становятся на колени и молятся. Нас охватывает нестерпимая жара и едкий запах дыма. Мама вслух причитает – она в отчаянии, что в эти трагические мгновения с нами рядом нет папы. Его в качестве ценного заложника – «эксплуататора пролетариата» – едва не схватили агенты ЧК. Он должен был бежать, наказав нам догнать его в Харькове, который еще оставался в руках белых. Потеряв своего привычного предводителя, семья стоит безропотно и обреченно. Вдруг мама, опомнившись, подбегает к Шуре, срывает маленький детский свисток, который как украшение висит на воротничке его морского костюма, и что есть мочи свистит. Ее жалкий зов теряется в грохоте колес и свисте разрываемого скростью воздуха. Я настолько ошеломлен необычностью происходящего, что плохо сознаю опасность, угрожающую нам. Неужели можно поверить в то, что мы заживо погибнем, сожженные в сотнях верст от Москвы, среди всех этих ничего не значащих для нас людей? Я не могу понять ни почему рыдает мама, ни почему м-ль Буало трагически стиснула зубы, ни почему бабушка бормочет по-черкесски. Все это настолько нереально, что похоже на кошмар, а, может, на спектакль. Я не реагирую то ли потому, что не понимаю, что происходит, то ли потому, что совершенно хладнокровен. Я жду развития событий, пожалуй, больше с нетерпением, чем со страхом.

Но неожиданное чудо! Поезд начинает тормозить и останавливается на запасном вокзале; снаружи суетятся люди, открывают двери, гасят огонь, помогают чудом уцелевшим людям выйти. Мы друг за другом покидаем пекло. Бабушка, которую поднимают и несут на руках мужчины, возмущается:

– Осторожно! Вы порвете мою шубу!

Она все еще не поняла, ни где мы, ни чего хотят от нас эти странные, кричащие люди, ни куда они нас ведут. Я – тем более. Жив ли я? И так ли важно, что я жив? Пострадавший вагон отцепляют и заталкивают нас в другой вагон для скота, к другим беженцам, которые возмущаются, так как должны потесниться, чтобы освободить нам место. Поезд отправляется ночью. Как бы то ни было странно, но этот новый вагон не сгорит, не сойдет с рельсов, и мы без труда доедем до Харькова. Там мы встретим папу, расскажем ему об опасности, которую нам только что удалось избежать, и он пожалеет нас, охватив своими большими, сильными руками. Вспомнив ради Никиты этот драматический эпизод нашего бегства, я сказал ему, как бы извиняясь за то, что говорил слишком долго:

– Видишь, я знаю, что такое пожар! Я мог бы описать его в «Сыне сатрапа», если нужно…

– Да, – сказал он, – только хватит и одного пожара на конюшне! Поищем еще что-нибудь: наводнение, землетрясение…

– Жаль, – сказал я. – Если речь идет о наводнении или землетрясении, то я не смогу тебе помочь; я их не видел…

Он снисходительно рассмеялся:

– Ну и что? Разве я тебе мало повторял, старик, забудь правду, пусть говорит воображение! Это секрет успеха в литературе! Ведь мама только и делает, что выдумывает…

Ссылка на госпожу Воеводову показалась мне малоубедительной. Однако возможности поспорить у меня не было: в дверь постучали Анатолий и Лили. Они уходили в кино и предложили нам пойти вместе с ними. Никита сказал, что предпочитает остаться дома, чтобы поработать со мной над «Сыном сатрапа». Так как они не поняли, о чем идет речь, то мы посвятили их в свой план. Они удивились, улыбнувшись, и тем не менее посоветовали нам смело погрузиться в иллюзию.

– Вперед, цыплята! – сказал Анатолий. – Кто не рискует, тот ничего не получает! Уверен, что вы состряпаете что-нибудь потрясающее! Ведь мы живем в республике. Каждый делает, что он хочет, или то, что может… Да здравствует Франция, ведь России больше нет!