Сын Сарбая

Отец сошел с коня, о-о!
Это значит, что сын сел на коня, о-о!
Отец сгорбился, о-о!
Сыну пора войти в круг взрослых, о-о!
Отец ввел сына в народ, о-о!
А сам остался сидеть у домашнего очага, о-о!

Пропев эти строки, Сарбай как бы напился из источника важности. Он другим стал, и этого не могла не заметить Салима. Крикливая, она потеряла голос и слушала с почтением.

Сарбай говорил:

— Так вот и я, состарившись, неужто отниму коня у сына своего? Если сын мой восседает на коне, разве позор мне, а не уважение?! Я придерживаюсь обычаев старины и не забываю, что отец, подобный Тейтбекчé, недостоин высокого звания отца. Вспомни, жена, это Тейтбекче не дал коня сыну, идущему на врага, и этим опозорил себя перед всеми киргизами от колена к колену.

Салима, видно, почувствовала свою неправоту и, чтобы выйти из положения, решила все превратить в шутку. Она вспомнила время, когда была молодицей, кокетливо склонилась в талии и ткнула пальцем в бок мужа:

— О повелитель мой, ты придерживаешься старинных обычаев, будто вселился в тебя сам хан Бакáй… Ну, а есть у тебя еще песни, кроме этой?

— Есть, есть! — Сарбай засиял от радости.

— Ну, мерген мой, я готова тебя слушать — пой!

Сарбай, словно вернулась к нему давно забытая живость, поставил ногу на камень и вывел на высокой ноте:

Когда муж обретает богатство, о-о!
Он во дворе дома привязывает скакуна, о-о!
Когда земля обещает плодородие, о-о!
На ней поднимаются подснежники, о-о!

— Да ты, смотрю, и вправду помолодел, мерген мой!

— Кому ж и молодеть, как не мне! Заведующий фермой сыну моему привел коня, мне — вола, а жене привез муки и толокна. Жена стоит рядом, положив руку мне на колено, сын чувствует себя владельцем скакуна и взял из рук отца ответственность за овец. — Сарбай серьезно посмотрел в глаза жены: — Как мне не молодеть?

— Да, сколько жила с тобой — видела, как трудно тебя обрадовать. Зато, если сердце твое раскроется, ты украшаешь землю, становясь мудрым… Ну? Найдешь еще что-нибудь у себя в сердце или на этом кончились твои песни? Пой, пой!

Сарбай никак не мог вспомнить подходящих слов, он оглядел и горы, и небо, и овец своих. Как вдруг вспомнил четыре строки Токтогула. Он кашлянул важно, принял вид акына: поднял руки, будто настраивает комуз, поднеся его к уху. Потом еще раз откашлялся и, сбросив с головы огромный малахай, запел неожиданно звонко:

Красота джайлоо, о-о! — в стадах скота.
Красота коня, о-о! — в гриве.
Если даже и состарились, о-о! — старухи,
Они, как ты, шутят со своими стариками!

— Ой, непутевый! Смотри, как он заигрывает со мной! — скороговоркой прокричала Салима и всплеснула руками.

Сарбай весело расхохотался:

— Да разве не правда, что не только я — ты тоже состарилась? И разве не правда, что шутки шутишь со мной…

ГЛАВА III

Пустынный склон горы с редкой растительностью. Медленно бредет стадо, черный козел возглавляет его… Дардаке на серой лошади ускакал далеко вперед, сделал круг, снова помчался куда-то, вернулся…

Парнишке казалось, что под ним тяжелый, огромный Аккулá, мифический конь Манáса. Стоит дать ему шпоры, и он легко перелетит через ледовый хребет… Трудно сказать, где и когда научился Дардаке управлять конем. Своей лошади у них не было, но еще в раннем детстве, мальчонкой, Дардаке, как и всякий другой киргизский ребенок, живущий в горах, пользовался любым случаем, чтобы вскочить на пасущуюся лошадь, на жеребенка, на вола. Девочки и те все до одной умеют ездить верхом.

Прошла неделя с той поры, как Дардаке получил эту серую лошадь, но все еще не может успокоиться. Сейчас он ведет стадо на новое пастбище. Но в воображении ему рисуются самые разнообразные картины. То он скачет в бой, то он возглавляет перекочевку, и кажется ему, что позади него вол везет разобранную серую юрту для будущих ягнят и мать с отцом восседают сверху, придерживая руками домашний скарб… Но чаще всего он видит себя среди разгоряченных всадников: они скачут по широкой долине, стремясь вырвать тушу козла у того, кто овладел им. Страшная и веселая, владеющая душой всякого джигита игра — козлодрание. Дардаке ни разу еще не участвовал в ней.