Сын Сарбая

— Нá тебе, Дардаш, то, что сам заработал. Да не смотри так — если постараешься, получится красивая вещь, хорошая. Мни, валяй, растирай на коленях, топчи босыми ногами. Поработай так денька три — увидишь, что будет. Нет кожи крепче, чем кожа горного животного. Она не гниет, не рвется. Только не бей о камни, о колючие кусты — как бы не продырявить. Бурдюк с заплатой никуда не годится. Когда кончишь выделку, я окурю его до красного цвета и зашью так, что нитки не будут заметны. Мы его пока не будем пачкать айраном, попросим дедушку Буйлаша съездить на конеферму, где доят кобылиц, и он привезет нам отличного кумыса…

Салима-апа хитренько рассмеялась, и Дардаке ее понял: кто же откажется налить кумысу в новый бурдюк? Даже самый скупой и черствый человек понимает, что такой бурдюк пустовать не должен.

Теперь на пастбище сидел ли, ходил ли Дардаке — он только и занят был выделкой шкуры козленка. И вертел ее, и выкручивал, и тискал коленями, и растягивал, и мял. Он и вокруг шеи ее навертывал, и садился на нее, и хлестал себя по ногам. И вот наконец стал замечать, как от этой трепки кожа стала мягче, нежней. Что такое с ней происходит? Он ведь ничего не прибавил и не убавил, только тискал, трепал, бил. А вот, смотри-ка, до того стала податливой и приятной, будто совсем другая вещь. Чем мягче делалась кожа, тем чаще Дардаке вспоминал живого козленка, его красивые плавные движения, умоляющие скорбные глаза. Но вот удивительно — жалость и угрызения совести куда-то пропали, выветрились, а нежность и как бы даже благодарность к козленку остались в душе и согревали добрым чувством.

Как могло быть это? Ведь он убил, лишил жизни такое милое создание!

— Знал бы ты, козлик, — говорил, обращаясь к выделанной шкуре, Дардаке, — как мне было трудно прирезать тебя… Но ты ведь не совсем умер, не пропал, в память о тебе осталась нужная людям вещь. Бурдюк из твоей кожи долго-долго будет мне служить. Я буду его беречь, носить в нем еду и питье. С каждым глотком айрана или кумыса буду вспоминать о тебе…

И вот на четвертый день он принес шкурку матери. Мягкую, белую, душистую. Салима-апа обрадовалась, увидев, как легко сжимается и расправляется шкурка. Если стиснуть — она в кулаке спрячется, а растянуть — в нее поместится ведро кумыса.

— Ну, сынок, ты, я вижу, не только охотником, ты и мастером становишься у меня. Не пожалел сил и трудов, молодец!

Не мешкая, Салима с помощью сына натянула шкурку на раму, развела огонь и повесила так, чтобы хорошенько обкурить дымом. Когда снимали распяленную шкурку с дымокурни, прибежали полюбоваться Сайраш и Зейна. Тонкая кожа пропиталась ровно и красиво, как фабричная замша. Она издавала сильный и терпкий аромат: смолой еловых веток, дымом, мускусом, травами, цветами и даже, кажется, самими горами пахла выработанная и прокуренная шкурка. Люди из рук в руки передавали, любовались, мяли, растягивали. Всем она доставляла искреннюю радость. Зейна даже лицом к ней прижалась, воскликнув:

— Какая мягонькая!

А глазам Дардаке все время представлялся живой козленок с копытцами и с рожками, с веселой мордочкой. Он даже зажмурился, и по телу пробежали мурашки.

— Джене, — обратилась к Салиме Сайраш, — давай я сейчас же и зашью ножки бурдюка, чтобы не торчали. — Взяв шкурку, она ушла к себе.

Все ее ждали, не расходились. Будто что-то очень важное и очень серьезное она сейчас делает у себя в юрте. А и правда оказалось, что ее умелые пальцы сотворили за полчаса маленькое чудо. Вот Сайраш вынесла кожаный мешок, красно-рыжий бурдюк, округлый и красивый. Разве никто из них не видел раньше бурдюков? Почему на этот уставились? Наверно, нет ничего радостней, как завершение дела и появление на свет новой красивой и добротной вещи. Дардаке с удивлением глядел, он даже руки протянул, будто к новорожденному. Вещь родилась. И он в этом участвовал. Его глаза участвовали, его руки, его волнение, даже слезы.

А дальше было вот что. Появление бурдюка вызвало к жизни какие-то новые мысли и дела.

Сперва раскрасневшаяся и довольная собой, Сайраш, передавая хозяину его бурдюк, улыбнулась и так ему сказала:

— Дорогой Дардаке, в тот день, когда ты привел козленка, я посоветовала его прирезать, хотя вы с матерью не хотели этого. Я знала, что такой большой козленок не поддастся приручению. Он бы пропал от голода и поноса. Вы говорили — надо подождать Сарбая-ака. Но смотрите, сколько времени прошло, а он все не едет… Тебе попался упитанный, жирный козленок, мясом его насытились, слава богу, все люди аила и от этого стали веселее. Тебе за это от всей души ракмат! — Сайраш в пояс поклонилась мальчику. — Твое настоящее имя Ракмат, и мы рады его повторять… А теперь видишь: у вас не было приличного бурдюка — новая вещь войдет в ваш дом, новая и красивая…

Удивительная женщина Сайраш-горожанка! Никто не умеет так сладко и певуче сплетать слова. Говорить она может сколько угодно, простые слова в ее устах превращаются в мед и услаждают слух.

Поклонившись в ответ, Салима-апа, которая не имела такого красивого голоса и таких круглых слов, коротко поблагодарила соседку: