Сын Сарбая

— Что, правда не хотите платить? Государство, знаете, не может бесконечно ждать.

Финагент сердито махнул рукой:

— Что его спрашивать? Разве не видишь — упорный неплательщик. Молчит и молчит. Спит, что ли? Попробуй добиться. Из камня легче воду выжать…

И тут наконец Сарбай, поклонившись лейтенанту, заговорил:

— Ой, братец начальник! Если нет, где взять, а? Копейки колхоз не дает. По трудодням что получили? Нет денег, совсем ничего нет. Пусть осенью придет, пожалуйста. Разве отказываюсь? Все отдам.

Тонким, женским голосом говорил Сарбай. Мальчик смотрел на него, слушал. Может, это и называется «тукум» — униженный? Отец на бабу старую стал похож.

Прижав руки к груди, Сарбай повторял одно и то же:

— Отдам, все налоги осенью отдам, правду говорю…

— Ай, Сарбай-ака![6] — с досадой воскликнул финагент. — Теперь конец месяца, завтра сдаю в банк последние сборы. А там надо отчитаться перед райфо. Если постараешься, найдешь, чем заплатить. Хочешь, чтобы я по твоей милости лишился службы, а? Десять лет работаю, премии получал. Из-за тебя все должен потерять, так? Для меня лучше, если прямо скажешь… Вот в присутствии начальника скажи: «Отказываюсь платить государству свои недоимки». Мне лучше будет — уговаривать не надо. Есть власть. Пусть власть решает, что с тобой делать.

Нет, Сарбай не мог так сказать. Он с испугом посмотрел: как мог подумать финагент, что он хочет отказаться выполнять законные требования государства!

— Заплачy, заплачy, а сейчас поверь мне в долг… Эх, если бы…

Он не договорил, слезы покатились по его щеке. Молодой лейтенант не выдержал, дернул финагента за рукав:

— Пошли! А вы, аксакал, пасите свой скот. Работайте…

Сарбай, легким движением оттолкнув сына, кланяясь, пошел провожать лейтенанта и финагента. Лейтенант сел на лошадь и ускакал. Финагент не ушел.

— Ладно, — сказал он тихо, — я за тебя, Сарбай-ака, сам уплачу налог… Ты ведь пасешь коров, так? Ты мне осенью телку отдашь. Обещаешь, да?

Старик быстро закивал. Он на все был согласен. Как говорится, пока опустится топор, колода отдыхает. Получил передышку — и слава богу. А осенью… кто знает, что там будет осенью!

Когда финагент наконец ушел, мальчик, потрясенный увиденным и услышанным, спросил отца:

— Как же так, папа? Ты шкуру быка носил, мясо носил, масло тоже сдавал. И шерсть. Помнишь, мы покупали у соседей шерсть, и ты ее отдал заготовителям. А теперь деньги просят у тебя. За что, папа?

— Как за что? Земельный налог, культналог, заем, самообложение. Картошку сажал, просо сеял на приусадебном участке — за все надо платить, сынок.

— Но ведь война кончилась уже скоро три года. Почему нет облегчения?

Сарбай весь преобразился. Оглядевшись вокруг, зашипел на сына:

— Молчи, молчи! — и зажал верхней губой нижнюю, даже волосы бороды захватил в рот.

И, только войдя в дом, снова заговорил, вцепившись, как коршун, в плечо сына:

— Не приставай, не спрашивай, не болтай! Будешь лезть с такими вопросами, все ноги тебе перебью! Понял?

Нет, Дардаке не понял. Забился в угол, сжался и, хотя отец вроде уж и не обращал на него внимания, не спускал с него пытливого взгляда. Смотрел и смотрел, стараясь разгадать, что за тайна сидит в этом большом, седом, старом человеке. Чего он боится и отчего сгибается? Уж не от предков ли он унаследовал свою робость? Не они ли его и тянут к земле всё ниже и ниже?

И мальчику стало очень интересно узнать хоть что-нибудь о своих предках.

* * *

— Ты все просишь меня рассказать, как жили твои деды. Ладно, слушай, сынок. Что знаю — все тебе скажу. Наберись терпения.

Они на быке верхом сидели — мохнатый старый отец и босоногий крепкий сын его Дардаке. Они с восходом солнца выехали из кыштака[7], чтобы горными тропами к вечеру добраться до джайлоо[8]. Там на сочных травах все лето будет пастись скот. Мать уже давно перебралась в аил[9], а сын вот только сейчас кончил учебный год, и отец за ним приехал на быке. Они вдвоем уселись на широкой спине Желтопегого, смирного быка, и отправились в далекий путь по холмам и долам, все выше и выше. Отец впереди сидел, а сын сзади. Мальчику хорошо и покойно сиделось за спиной у отца, удобно и тепло. И он очень обрадовался, когда отец посулил ему долгий рассказ. Горная тропа медленно стекала меж копыт дремотно шагавшего быка. Ветер еще не ерошил травы, солнце пока что лежало за горой, и кузнечики не шумели; совсем тихое раннее утро; только и слышно, как шуршат камушки под копытами быка и как ровно он дышит.