Сын Льва

Любил я девчонку с глазами как звезды — ой-о!
На ложе свое забрать захотел я ее.
Сказал мне отец: «Послушай, малец,
Подам я хороший совет:
Жениться тебе рановато еще -
Тебе же всего десять лет!»
Любил я девицу с глазами как звезды — ой-о!
На ложе свое забрать захотел я ее.
Но молвил отец: «Послушай, юнец,
Других, что ли, радостей нет?
Жениться тебе рановато пока -
Тебе же всего двадцать лет».
Я женщину встретил с глазами как звезды — ой-о!
На ложе свое забрать захотел я ее.
Сердился отец: «Послушай, глупец,
Ты с ней наживешь себе бед.
С женитьбой ты можешь еще подождать -
Тебе же всего сорок лет».
Старушка-соседка мне строила глазки — ой-о!
На ложе свое забрать захотел я ее.
Отец с того света явился и молвил:
«Мой сын!
Ты прожил один всю жизнь до седин,
И что-то менять смысла больше уж нет,
Когда тебе семьдесят лет!»

— У тебя неплохой голос, — сказала Каста, едва Вислав закончил петь. — Но песня дурацкая. Ты правильно сделал, что перестал сочинять.

— Что, так плохо? — спросил Вислав с хитрой миной.

— Отвратительно. Вообще, ненавижу поэтов.

— Это с чего бы? Насколько я знаю, в Дарнате много виршеплетов прославляли твою северную красоту и твои подвиги на арене.

— Все они болтуны и фантазеры. Зачем писать о ратных подвигах, если ничего в них не смыслишь?

— Не смыслишь?

— Конечно. Поэты слагают стихи о великих богатырях. И врут нагло и без меры. — Каста помолчала, припомнила нужную строчку. — Вот, например: «Взял Гезион свой лук, послал стрелу, как гром, на тысячу шагов, пробив и щит и латы». Где это видано, чтобы из лука стреляли на тысячу шагов? Самое большее, на шестьсот шагов, и то попасть с такой дистанции в цель сможет только великий лучник из самолучшего лука. А из обычного и за триста шагов не попасть. Да еще и латы и щит пробить — смех. Посмотрела бы я на этого поэтишку на стрельбище! Он бы из лука за пятьдесят шагов в корову не попал. А все туда же, воспевает… А бой на мечах? Послушаешь всех этих сочинителей, в каждой второй балладе мечом рубят — только клочья летят. А мечом не рубят, а режут или колют, вот так, — Каста сделала несколько показательных движений, действуя воображаемым мечом. — Меч — тот же большой нож. Рубят топором. Меч оружие дорогое, клинок надо беречь. Начнешь лупцевать им как палкой, в момент исщербишь все лезвие.

— Да ты просто прирожденный критик, Каста, — искренне восхитился Вислав.

— А как они о смерти пишут? — Лицо Касты помрачнело, жесткая складка появилась между бровей. — Будто о чем-то хорошем. Убил, мол, врага, честь и слава тебе, герой! Сразу видно, сами никого ни разу не убивали. Не знают, что это такое, когда всадишь меч в человека и видишь в этот миг его глаза. У него кишки из раны вывалились, он уже сказать ничего не может, вот-вот помрет, а в глазах ужас и мольба: «Не бей меня больше, мне больно!» Ни один из бардов никогда не написал о том, как воняют пропоротые внутренности. Или о том, что человек в миг смерти обсирается. Болтуны дешевые, одно слово. Шавки изнеженные, вроде этого, — и Каста показала на Леодана. — Только и знают, что враками своими людям голову морочить.

— Может быть, ты права, — сказал Вислав, которого удивили слова этой странной девушки. — Но если не будет поэтов, мир станет скучнее.

— Поспеши с ужином, — сменила тему Каста. — У меня от голода нутро сводит.

— Мне очень понравилась твоя песня, — шепнул Виславу Леодан, когда Каста отошла от них к противоположному борту. — Ты просто мастер! Какой слог, какая метрика! Я в восторге.

— Что? — Вислав вздрогнул, будто проснулся, посмотрел на Леодана. — Чепуха, малыш. Дерьмовая песня.

— Неправда! Ты несправедлив к себе. Эта грубая девица ничего не смыслит в изящных искусствах.

— Ты зря так думаешь. Она только что выдала нам строчку из поэмы самого Роклэнера-Сладкопевца «Гибель героя». Бьюсь об заклад, эта красавица много в чем знает толк…Уже смеркается, давай-ка займемся нашей рыбиной.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Пауза затянулась. Писец, замерший за конторкой с пером в руке, терпеливо смотрел на мастера Кириса, ожидая, когда маг соизволит продолжить диктовку. Но Кирис не торопился. То ли обдумывал, как закончить письмо, то ли думал о чем-то своем. И писец решился.

— Господин?

Кирис перевел взгляд на писца.

— Чего тебе?