«Что это мне снилось? — спросил себя рабби. — Крики, и вопли, и звон колоколов. Пожар, похороны, резня — все сразу и все одновременно…» Озноб пробежал у него по спине. Отнялись ноги. Он хотел вымыть руки и произнести утренние молитвы, но ему не удавалось подняться на ноги.
Дверь медленно отворилась, и вошел Пессахия, небольшого роста малый с серым лицом, широко расставленными глазами, над которыми почти не было бровей, с округлой бородкой, обычно желтоватой, но этим зимним утром походившей на серую вату. Пессахия не шел, а волочил ноги в шлепанцах. Расстегнутый кафтан открывал длинные кисти талеса[24] и потрепанные брюки, подпоясанные тесьмой. Рубаха широко распахнулась на груди, к ермолке прилипли клочья пуха.
— Что ты хочешь? — спросил рабби.
Пессахия ответил не тотчас. Его желтые глаза моргали, и губы дергались, как у заики.
— Отец!
— В чем дело?
— Шабсай Гетцель болен… Очень болен… Он при последнем издыхании… Он нуждается в милосердии.
Реб Касриэл Дан почувствовал острую боль от горла до самых внутренностей.
— Что с ним случилось?
— Послали за доктором… Пока неизвестно… Жена Шабсая пришла просить тебя помолиться за него…
— Чего стоят мои молитвы? Хорошо, оставь меня!
— Отец, его мать звали Фрума Злата…
— Ладно, ладно…
Пессахия вышел. Рабби заметил, что сын хромает. «Что это с ним? — удивился реб Касриэл Дан. — И выглядит он неважно».
Реб Касриэл Дан закрыл глаза. Причина недуга Шабсая Гетцеля была достаточно ясна. Тому виной невольное проклятие рабби. Стих из Книги притч пришел ему на ум: «Нехорошо и обвинять правого». Согласно комментариям, настоящее значение этих слов таково: «Не должно также праведному определять наказание». Уже одно то, что он в мыслях назвал себя праведным, заставило рабби устыдиться. «Я-то праведник? Человек, обладающий пагубной силой, подобно злому Валааму[25]?»
Рабби стал молиться за Шабсая Гетцеля: «Господь Вседержитель, пошли ему полное исцеление… Я сотворил много зла, но я не хочу быть убийцей… Я прощаю ему все вполне и навеки».
Рабби поднялся и взял с полки книгу псалмов. Он нашел псалом о милостивом: «Блажен, кто помышляет о бедном…» Наступило время утренних молитв, но рабби продолжал спорить с Провидением: «У меня нет больше сил терпеть все эти горести. Если я не могу обрести покой в старости, лучше возьми меня…»
Несколько дней Шабсай Гетцель боролся с ангелом смерти. Порой казалось, что ему лучше, но потом болезнь вновь возвращалась к нему. Из Замостья приехал доктор. Больного лечили банками и пиявками. Его растирали спиртом и скипидаром. Теща с женой ходили на кладбище молить мертвых предков о помощи. Свечи горели в доме учения. Врата Святого Ковчега были распахнуты настежь. Школьникам велели читать псалмы.
Реб Касриэл Дан отправился навестить своего больного ученика. Он прошел через коридор, через гостиную и вошел в застланную ковром спальню, окна которой были занавешены. На стуле стояли пузырьки с лекарствами. Рабби увидел апельсин, печенье, сладости. Лицо Шабсая Гетцеля было серовато-синим. Он невнятно бормотал, и его бородка двигалась вверх-вниз, словно он что-то жевал. Острый кадык проступил на горле. Лоб был нахмурен, как будто он обдумывал какой-то сложный вопрос.
Реб Касриэл Дан низко поклонился. Вот что случается с плотью и кровью. Вслух он сказал:
— Шабсай Гетцель, выздоравливай! Ты нужен здесь, нужен…
Шабсай Гетцель открыл один глаз:
— Рабби!
— Да, Шабсай Гетцель. Я молюсь за тебя день и ночь.
Казалось, будто Шабсай Гетцель хочет что-то сказать, но ничего не выходило наружу, кроме какого-то булькающего звука. Через некоторое время он снова закрыл глаза. Рабби шептал: «Исцелись! Во имя Торы…» И все же он все время знал с отчетливостью, недоступной пониманию, что Шабсай Гетцель никогда не встанет с постели.
Шабсай Гетцель умер той же ночью, а наутро были похороны. В доме учения рабби говорил надгробное слово. Реб Касриэл Дан никогда не плакал, произнося погребальные речи, но на этот раз он прикрыл лицо носовым платком. Он давился словами. Тесть Шабсая Гетцеля потребовал, чтобы книгу зятя положили на гроб; так его и унесли на кладбище. У Шабсая Гетцеля не было детей, первый каддиш над ним читал раввин.
Через несколько дней община назначила Пессахию помощником раввина. Пили коньяк, ели медовый пирог. На Пессахии был новый кафтан, новые сапоги и ермолка, на которой теперь не было пуха. Он обещал исполнять все обязанности раввина и помогать отцу руководить общиной. Старейшины желали ему удачи.
Прошло несколько недель. Рабби проводил дни в уединении, поручив разбор всех ритуальных и законоведческих вопросов сыну. Он даже перестал ходить молиться в дом учения. Обычно он ел только раз в день — кашу, хлеб, мясо. Теперь он почти не притрагивался к еде. В Субботу он больше не пел гимнов. Он больше не ставил самовар по ночам. Домашние могли слышать, как рабби шагает взад-вперед в темноте, вздыхая и разговаривая с самим собою. Лицо его пожелтело, борода поблекла.