Сын графа Монте-Кристо

— Виконт,— сказал ему де Собранн,— вы предлагаете мне двадцать тысяч франков за картину, которую я с трудом продал бы за пятьдесят луидоров, а между тем я ни вам и никому другому ее не отдам. Ваше внимание очень лестно мне, и потому я должен объясниться. С этой картиной связано у меня одно воспоминание, и потому я с ней никогда не расстанусь.

Сперо вопросительно взглянул на него.

— Не думайте, впрочем,— продолжал Гонтран,— что тут кроется какая-то драма. Ничуть не бывало. У меня была любовница, которую я горячо любил. Она страдала чахоткой. Мы часто гуляли с ней в Медонском лесу. Как-то раз до нашего слуха долетели странные, необычные звуки. Мы тихонько подошли… На лесной прогалине стояла молодая цыганка и играла на скрипке…

Никогда я не слыхал раньше подобной игры. Это были какие-то дикие, нестройные звуки, в которых слышался гнев и отзвук пережитого горя.

Долго стоял я в каком-то оцепенении… Как вдруг моя подруга склонилась ко мне на плечо, лишившись чувств. Я отнес ее домой.

Спустя неделю она окончательно ослабела и сказала мне: «Я бы хотела еще раз услышать игру той цыганки!»

Покинуть больную я не мог и поручил отыскать цыганку своим друзьям. Больная спрашивала каждое утро: «Нашли цыганку?» «Нет»,— отвечал я. Она слабо улыбалась: «Я хочу еще раз услышать ее, и до тех пор не умру!»

На четвертый день она внезапно приподнялась на постели и сказала: «Вот она! Я могу теперь спокойно умирать!»

За стеной нашего садика раздались тихие звуки — играла цыганка. Каким образом узнала больная— о том, что это пришла она?

«Позовите ее в комнату»,— сказала моя бедная подруга.

Я исполнил просьбу умирающей. Цыганка вошла и, не говоря ни слова, заиграла… тихо, чуть слышно…

Бедная моя Эме не сводила с нее глаз и ловила каждый звук. Вруг она привлекла меня к себе, обняла, крепко поцеловала и закрыла глаза. Она умерла.

В этот момент смолкла и музыка.

На этой картине, виконт, я изобразил образ цыганки, и поймите меня, что я не отдам ее ни за какие деньги.

Рассказ Гонтрана, переданный им просто, без всяких прикрас, произвел сильное впечатление на Сперо, но виконт в то время до мелочей подражал отцу и отчасти рисовался своей холодностью и невозмутимостью. Поэтому он сказал самым флегматичным тоном:

— Премиленькая история, сударь, и теперь я охотно дам вам пятьдесят тысяч.

Гонтран был поражен подобным бессердечием и повторил еще раз:

— Эту картину я вам ни за что не продам.

Сперо был тогда недоволен собой, сердился на других, на весь мир.

В какой-то момент, не поверив рассказу художника, он увидел в нем лишь уловку для того, чтобы подороже сбыть картину. Но вскоре понял свою ошибку и на третий день поехал к живописцу.

— Два дня назад я поступил крайне бестактно,— сказал он.— Прошу вас, простите меня.

Гонтран, обладавший добрым сердцем, охотно простил виконта: он ясно видел, что этот гордый юноша не более, чем взрослый ребенок, нуждающийся в опоре, в сочувствии, и полюбил его.

Молодые люди подружились. Гонтран не вызывал виконта на откровенность, зная, что со временем она явится сама собой…

— Мой отец уехал,— сказал Сперо, придвинув Гонт-рану стул и садясь сам.

Зуав подал завтрак.

— Что такое? Когда? — спросил де Собранн.

— Сегодня в ночь.

— Куда же он поехал?

— Не знаю. Он оставил мне коротенькое письмо. Вот и все.

Гонтран не выразил никакого удивления. В этой семье существовали свои порядки… Отец уехал, не простясь с сыном, а сын отнесся к этому вполне равнодушно.

— Итак,— сказал он,— теперь вы свободны и предоставлены самому себе!

— Разве прежде я был в чем-либо стеснен или ограничен? — с грустной улыбкой спросил Сперо.

— Конечно нет! Впрочем, не будем говорить об этом. Я приехал к вам с просьбой.

— Очень рад. Вы знаете, что я весь к вашим услугам.

— Еще одно слово, и вы предложите получить мне из вашей кассы миллиона два-три. Но дело не в том. Я знаю, что вы богаты, и очень богаты, но моя просьба совсем другого рода. Будьте любезны, окажите мне большую услугу.

— Говорите, я вас слушаю.

— Прокатитесь вместе со мной на омнибусе.

— Что такое?

— Не думайте, что я шучу, милый Сперо. Несмотря на ваши миллионы, на всю окружающую вас роскошь, вы несчастливы и вы… страдаете!

— Позвольте…

— Да, вы страдаете, потому что никогда не выходили за известные условные границы. Появление на империале омнибуса вы считаете чем-то неслыханным. Скажите откровенно, влезали вы туда когда-нибудь?

— Нет.

— Когда вы хотите отправиться из дому, что вы делаете? Звоните, и через минуту вам подают экипаж. В театре вас ждут в вашей ложе. В обществе все жмут вам руки: вы видите везде улыбки, точно отлитые на заказ, слышите везде одни и те же заученные фразы… И это вы называете жизнью?

— Почему? — перебил его Сперо,— почему вы раньше никогда не говорили со мной об этом?

— Потому, что я выжидал случая. Вы, миллионеры, совсем не знаете жизни, проходите мимо нее и… скучаете.

Сперо молчал. Ему было неприятно, что художник угадал истину.

— Вы говорили о какой-то услуге? — спросил он.

— Прежде всего, позвольте мне чокнуться с вами,— ответил Гонтран, налив два стакана хереса.