Сын графа Монте-Кристо

Среди неслыханных пыток моя мать оставалась безмолвной страдалицей — помочь я ей не могла!

Наконец она пала под ударами палачей, и до меня донеслись ее последние слова: «Медже, отомсти за нас и не забудь о клятве твоего отца!»

Крик умирающей врезался в мою душу, а затем я лишилась сознания…

Жгучая боль заставила меня очнуться — я вскрикнула и схватилась за щеку: передо мной стоял человек с черным лицом, в руках он держал раскаленное добела железо.

— Именем Аллаха,— крикнул он,— я запрещаю вам касаться этой девушки: она отмечена священным знаком.

Все куаны почтительно отступили, и сквозь слезы, вызванные невыносимой болью, я увидела, как они упали передо мной на колени, бормоча непонятные мне слова.

Человек, спасший меня, был могущественным шейхом куанов, но только впоследствии узнала я, почему он сжалился надо мной.

Меня увезли в пустыню: куаны обращались со мной почтительно, но мне все было безразлично — в горе и отчаянии я с радостью встретила бы смерть… Для ухода за мной были приставлены старухи, без умолку твердившие о предстоящей мне высокой задаче. Сначала я не обращала на них внимания, но мало-помалу поняла, что они следовали заранее обдуманному плану: иногда я впадала полусознательное состояние — со мной делались корчи, и я лепетала бессвязные речи. И старухи выдавали их за предсказания. Впоследствие я узнала, что это возбужденное состояние вызывалось во мне искусственно: меня поили разными отварами с опиумом. Когда припадок проходил, я ослабевала, но пульс мой бился усиленно.

С каждый днем куаны относились ко мне все более почтительно, все с большим благоговением. По их понятиям, на мне почивала благодать Аллаха, и все их удачи приписывались моему влиянию. Меня считали пророчицей, и каждое мое слово имело силу закона.

Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я узнала, какая судьба ожидала меня. Шейх, избавивший меня от лютой смерти наложением священного знака, уже тогда прельстился мной и теперь объявил мне, что я принадлежу ему и должна быть его женой.

И вспомнить страшно! А он, убийца моих родителей, с обагренными их кровью руками, воображал, что я забуду об этом и отдамся ему… Сначала я отнеслась к нему с презрением, но потом не выдержала — и осыпала его оскорблениями. Он же обнял меня и хотел поцеловать. Я вырвалась из объятий, выхватила из-за пояса кинжал и нанесла себе глубокую рану в грудь… Лучше смерть, чем позор!

Кровь брызнула ему в лицо, он пришел в себя, сорвал свой пояс, перевязал мою рану и, упав на колени, рыдая, умолял меня о прощении.

Страх его был мне понятен — если бы куаны узнали, что он коснулся пророчицы, они немедленно разрубили бы его на куски. Я сжалилась над презренным негодяем, объявила вбежавшим ко мне прислужницам, что случайно ранила себя, а он удалился. Его жизнь была спасена. Но тогда я решилась бежать и ждала только удобного случая. И он скоро представился.

Однажды ночью в лагере поднялась тревога: на куанов племени Аяссуа, державших меня в плену, напало другое племя, враждовавшее с ними. Завязалась отчаянная схватка: пули сыпались градом, зарево подожженных палаток осветило небо. Я воспользовалась общей суматохой и незаметно ползком выбралась из лагеря. Долго шла я и, наконец, утомленная, упала и лишилась сознания. Когда я пришла в себя, то увидела, что нахожусь среди оазиса. Невдалеке журчал ручеек. Я напилась холодной воды, утолила голод финиками и к вечеру по звездам, как учил меня когда-то отец, стала пробираться к северу. Там жили наши друзья-французы, у них я надеялась найти приют.

Бодро шла я вперед. Вдруг у меня замерло сердце: из-за куста сверкнули глаза пантеры! Я хотела крикнуть и не могла… в ту же секунду зверь бросился и свалил меня с ног…

Очнулась я, когда какой-то человек заботливо перевязывал мою рану — он вырвал меня из когтей пантеры. Звали его капитан Жолиетт!

Для меня наконец настала счастливая пора безмятежного счастья: капитан взял меня в лагерь и ухаживал за мной, как нежный и любящий отец. Я называла его «миленьким папочкой» и привязалась к нему всей душой.

Но золотые дни миновали, и над бедной моей головой снова собралась гроза. Раз ночью меня разбудил странный шорох, и я поднялась с постели: у стены палатки стояла какая-то темная фигура, глаза во мраке сверкали, как огни. Я хотела крикнуть, но видение исчезло, и мне показалось, что все это я видела во сне. Но то был не сон. Холст палатки оказался разрезанным острым кинжалом, и я поняла, что это был кинжал куана!

При этих словах Монте-Кристо невольно вздрогнул. Он вспомнил, что такое же видение явилось и его сыну, и что холст палатки был разрезан таким же образом… Что, если и Сперо грозит такая же опасность?

— Я не могла заснуть всю ночь,— продолжала Медже.— Когда рассвело, я побежала к капитану, который во главе небольшого отряда собирался в экспедицию. Я напрасно умоляла его, чтобы он остался в лагере — мой покровитель посмеялся над моими страхами и назвал меня дурочкой. Мои мольбы были напрасны; он простился со мной и двинулся в путь.