Сын гетмана

«Ну, уж и ты храбрец!» – хотел было сказать Тимош, но удержался.

Он поторопился передать Янкелю все принесенное и побежал назад.

Он уже почти достиг рва, как вдруг из-за угла последней лачуги наскочило на него что-то огромное, неуклюжее; он почувствовал себя в чьих-то крепких руках и, подняв голову, увидал над собой лицо Злого.

– Что тебе от меня нужно? – крикнул было Тимош.

Но Иван зажал ему рот рукой и со словами: «молчи, щенок! Я тебя научу, как батька не слушаться!», стал опутывать его веревкой, переброшенной через плечо. Вдруг из-за края оврага тихо поднялась огромная фигура и мощная рука схватила Злого за плечо.

– Ты что делаешь? – прогремел голос Павлюка.

Ошеломленный Иван бросил Тимоша и вскочил на ноги. Оба казака смерили друг друга с головы до ног.

– А тебе что за дело? – злобно отозвался Иван.

– Отвечай, или я тебя научу говорить! – прогремел Павлюк, наступая на Злого.

– Ого! Руки-то и у меня есть, да и сабля еще не притупилась! – крикнул Иван, засучил рукава и выхватил саблю.

Но, конечно, богатырю Павлюку ничего не стоило справиться с казаком; через несколько минут Иван лежал уже на земле связанный, без сознания, а Тимош, освобожденный от веревок, в замешательстве стоял перед атаманом.

– За что он тебя связал?

– Не знаю! – отвечал испуганный Тимош.

– Как же ты тут очутился?

– Так, погулять пошел! – уклончиво прошептал мальчик, стараясь не глядеть в ястребиные очи казака.

– Гм, гм! – недоверчиво промычал Павлюк. – Странное гулянье ночью, между убитыми! Ну да все это мы узнаем. Я живо развяжу язык этому пучеглазому уроду, а теперь, хлопец, пора спать; твой дид давно уже на всю крепость храпит!

С этими словами он взвалил себе на плечи Ивана и зашагал, как ни в чем не бывало, к крепости, но временами потряхивая на плечах свою ношу. Тимош со смущенным видом поплелся за ним и в душе искренно желал провалиться сквозь землю.

VI Суд

В казацком таборе, в небольшом четырехугольнике, образованном окопами, наскоро вырытыми привычной казацкою рукой, в самом центре обоза собралась рада. Допрашивали Ивана Злого, учинившего насилие над сыном Богдана Хмельницкого.

Сулима сидел на опрокинутом бочонке; над головой его развевалось воткнутое в землю казацкое красное знамя. Подле него, тоже на бочонке, сидел писарь со всеми своими атрибутами: почтенных размеров чернильницей, большим листом толстой грубой бумаги, печатью, воском и огарком восковой свечи. Тут же стояла и остальная казачья старшина с бунчуком и булавой. Против старшины расположились курени со своими куренными, атаманами, опиравшимися на толстые палицы и имевшими на плечах короткие меховые мантии. Довбиши ударили в котлы. Сулима принял булаву и приказал привести Ивана Злого, помещенного в одну из ближних палаток. Его привели и поставили среди полукруга. С левой стороны стал Тимош, с правой – Павлюк в качестве обвинителя. Лицо Злого осунулось и побледнело, глаза беспокойно перебегали с одного предмета на другой. Он искал, по-видимому, случая улизнуть, но державшие его дюжие казаки не сводили с него глаз.

– Карпо Павлович Гудзан! – торжественно произнес Сулима, обращаясь к Баюну, – что имеешь ты сказать про казака Ивана Злого и в чем его обвиняешь?

– Казак Злой, – начал Баюн с расстановкой, – учинил насилие над сыном славного казака Богдана Хмельницкого, лично известного и мне, и тебе, атаман: он связал его с явным намерением причинить ему зло.

Писарь записал показание обвинителя; атаман обратился к Злому.

– Что имеешь ты сказать в свое оправдание, принимашь ли ты обвинение Гудзана?

– Не принимаю, – ответил Злой, стараясь казаться спокойным. – Да будет ведомо всему войску запорожскому, что хлопец этот спознался с жидами. Я выследил его, когда он ходил в корчму жида Янкеля и слышал, как он там перешептывался с жидами; за то я его и связал.

Если б на казаков ударил из ясного неба гром с молнией, они не так бы удивились, как услышав о предательстве Тимоша.

– Брешет он, вражий сын! – вскрикнул Ганжа, выскакивая вперед. – Не может этого быть, вывернуться хочет, обелиться.

Сулима махнул на старика булавой, и тот, ворча, отступил к своему куреню.

– Карпо Павлович, где ты нашел их? – обратился атаман к Баюну.

– За рвом, у жидовских лачуг.

– Как ты туда попал, хлопец? – обратился атаман к Тимошу.

Тимош побледнел, смутился и, видимо, колебался отвечать.

Павлюк подошел к нему, положил свою мозолистую руку ему на голову и ласково проговорил:

– Не бойся, сынку! Выложи пану атаману всю свою душу. Я с тобой и в обиду тебя никому не дам.

Тимош благодарно глянул в нагнувшееся к нему лицо и тихо, нетвердым голосом проговорил:

– Я не спознавался с жидами, а только мне было их жалко: голодные они сидели, и ребятишки плакали, вот я и снес им поесть и попить.

После минутного молчания казаки зашумели. Услыхав признание Тимоша, Ганжа даже крякнул с досады:

– Ишь, бисов сын! Что надумал! Жидов кормить! А они зашлепают в своих пантофлях до ляхов да и приведут на нас ляшское войско. Вот уж навязал я себе заботу на шею; нехай бы тебя ведьмы съели!