Сын башмачника. Андерсен

И тусклые старухи рассказывали серебряные сказки, и пряжа была тропинкой, по которой шествовали неизвестные Андерсену герои и их дела, где текла кровь и совершались весёлые свадьбы, где соседствовали люди и гномы, где жёны и мужья пытались вырваться из сетей обид, заговоров, измен, страстей и превращений.

Сказки — эти настоящие цветы народного сознания — расцветали перед Андерсеном, манили невиданными запахами, входили в сознание, и в голове у него была целая клумба этих сказок-цветов.

В сказках обязательно действовали утопленники, поднимающиеся со дна реки; мертвецы, встающие из гробов и гоняющиеся за одинокими путниками, особенно детьми; летающие ведьмы, плутающие в облаках и способные до смерти напугать одним своим видом.

И это было жутко, но прекрасно. И он слушал с открытым ртом и ловил каждое слово. Это было празднество древней жизни, что дошла до него семимильными шагами в сапогах скороходах, дошла по шкурам змей и бездонным оврагам, по несметным костям и непроходимым чащам, по жизням и смертям... Дошла — и легла у ног Андерсена тихим котёнком. И он гладил эти сказки, как котёнка, уютно забывшегося у его колен.

   — Иди, а то уж темно, — говорили ему старухи, и он удивлялся — неужто миновал день: такой уютный и странный. И по темнеющей улице Оденсе он нёс услышанные сказки, и они шевелились в нём, требовали нежности и уважения. И он давал им и то, и другое — ведь они совершили многовековой путь и в конце перехода притулились у ног мальчишки, и ни к кому не хотели уходить с его узких коленей.

Сказки эти будили воображение Андерсена, а сумасшедшие, которых он часто видел, доводили его до такого состояния, что он боялся оставаться дома один, а уж выйти в сумерках на улицу — никогда в жизни!

С заходом солнца он ложился на родительскую кровать, там лежал тихо за ситцевым пологом, и всякий звук, который он слышал, становился в его сознании таинственным, принадлежащим кому-нибудь из героев услышанных сказок.

Он уходил прочь от внешнего мира в несказанный край своей мечты... Огонёк свечки обострял его фантазию, и образы возникали из темноты, как островки самого таинственного, что было в мире...

Он лежал тихо-претихо, погружаясь в свои миры, свои вселенные, как в сны...

А родители не подозревали о его глубокой духовной жизни, нарождавшейся там, под ситцевым пологом. Андерсен как бы рождался заново, уже как творец своих пока ещё маленьких миров, о которых никто не догадывался...

Он лежал, не подавая признаков жизни, а на самом деле огромная, небывалая жизнь уже клокотала в его сознании, и разноцветные миры, которые пока не мог он выразить словом, кипели в нём...

КОЛОКОЛЬНЫЙ ОМУТ

С особым трепетом маленький сын прачки проходил мимо Колокольного омута. Он даже вздрагивал, когда Анн-Мари говорила:

— Вот и дошли до Колокольного омута, — точно это была черта, за которой находится нечто необыкновенно страшное, о чём и говорить не принято, невозможно говорить — умрёшь от рассказа, ибо запечатлённое в слове становится смертельным.

Могучий готический собор Святого Кнуда был столь величественен, что маленький Андерсен был уверен — днём с колокольни можно достать солнце, а ночью — луну.

В соборе был иконостас чёрного дерева — творение рук мастера средних веков.

Однажды самый большой колокол рассердился на маленькие колокола за то, что они плохо звонили и не подчинялись его главенствующим звукам: ведь он был выше их и, значит, лучше слышал музыку, которую диктовал Бог. И он стремился как можно точнее поведать её земле. Колокола поменьше однажды долго не могли войти в его тон: то ли отлиты были малой кровью, то ли много думали о себе и мало — о небе.

И вот разгневался самый большой колокол на башне и упал в омут. И так был он тяжёл и раскалён от гнева, что провалился до самой сердцевины земли. И там нашёл свой покой. Вот и говорили, что Колокольный омут — бездонный.

И лежал в той бездне большой колокол, как в могиле самой глубокой на земле, и всё познал о смерти своей из подводной музыки.

И когда смерть бродила у какого-нибудь дома, он слышал её крадущиеся шаги и принимался звонить в глубоководной обители, возвещая скорую чью-то кончину.

— Бойся этого «донг-донг», — твердила мать, обнимая хрупкие плечи напуганного сына.

Андерсен весь превратился в слух. Сердце его стучало так сильно и глубоко, будто в Колокольном омуте, в упавшем колоколе, способном слышать шаги смерти. Подобные истории сильно тревожили его чуткое воображение.

Чёрные крылья страха уносили прочь от страшного Колокольного омута. Именно восставшее от сна воображение, разбуженное страхом, помогло Гансу услышать звуки колокола из сердцевины земли. Они словно пылали там, под водой. И хотя в воде ничто не могло гореть, они именно горели, пылали, погребённые под неимоверной толщей воды.

И мальчик закрыл уши пальцами, чтобы звуки не утащили его к себе в омут.

   — Это они за мной пришли, — закричал он, закрывая глаза, чтобы не видеть, как вокруг него тихими кошачьими шагами бродит госпожа Смерть, прислушиваясь к его бессмертной душе.