Теперь он был рад, что перенёс столько горя и
бедствий, — он лучше мог оценить своё счастье и
всё окружающее его великолепие. Большие лебеди
плавали вокруг него и ласкали его, гладили клювами.
В сад прибежали маленькие дети; они стали бросать
лебедям хлебные крошки и зёрна, а самый меньшой
из них закричал:
— Новый, новый!
И все остальные подхватили:
— Да, новый, новый! — хлопали в ладоши и приплясывали
от радости; потом побежали за отцом и матерью и опять
бросали в воду крошки хлеба и пирожного. Все говорили,
что новый красивее всех. Такой молоденький, прелестный!
И старые лебеди склонили перед ним головы.
А он совсем смутился и спрятал голову под крыло,
сам не зная зачем. Он был чересчур счастлив, но
нисколько не возгордился — доброе сердце не знает гордости,
помня то время, когда все его презирали и гнали.
А теперь все говорят, что он прекраснейший между
прекрасными птицами! Сирень склоняла к нему в воду
свои душистые ветви, солнышко светило так славно...
И вот крылья его зашумели, стройная шея выпрямилась,
а из груди вырвался ликующий крик:
— Мог ли я мечтать о таком счастье, когда был ещё гадким утёнком!
До свидания, госпожа Дания!
— До свидания, господин Андерсен!
Он избавлялся от Копенгагена или столица избавлялась от него? И то и другое было верно. Город и человек устали друг от друга: может быть, потому, что слишком страстно любили друг друга.
Андерсену стало узко в пространстве Дании. Ещё несколько лет назад просторы страны были необозримы, но люди столицы резко сузили это пространство. У него уже не было сил терпеть насмешки, издевательства, молчаливые улыбки неуважения: нет пророка в своём отечестве. Но он не собирался становиться пророком: он хотел стать собой. Как дерево, он мечтал, что все его ветки раскинутся в полную мощь, листья будут зеленеть на радость людям, а цветы — благоухать.
— Что вы написали, господин Андерсен?
— Стихи.
— Судя по вашему воинственному виду, вы желаете их прочесть.
— Если вы позволите.
— Вы уверены, что стихи хорошие?
— Уверен.
— Тогда отнесите их в газету или журнал: там с удовольствием напечатают новое сокровище Дании, ваше очередное стихотворение.
— Вы так думаете?
— Конечно. Разве вы знаете гениальные стихи, которые не были бы напечатаны?
— Признаться, нет.
— Вот видите! Немедленно в редакцию!
— Но позвольте прочесть!
— Милый, мы получаем газеты! А с журналом вы и сами обежите весь Копенгаген. До свиданья. До нового вашего стихотворения.
И Андерсен остался один посреди улицы.
Но так хотелось прочесть кому-нибудь свои новые строки. Было чувство, что они завянут без внимания читателя.
Андерсен шёл в Королевский парк и там читал свои стихи. Деревья молчаливо шевелили ветвями, а птицам они, конечно же, нравились. Это были минуты покоя, когда не нужно было думать о деньгах, когда одиночество отступало перед наполненностью Божьим миром.
И вдруг он понял, что Дания совсем маленькая страна, хотя и любимая. Уезжая, он вспомнил, как покинул Оденсе. Из родного города он уходил во вселенную Дании, о которой ничего не знал; теперь было то же самое, что и в четырнадцать лет: только ехал он не слепым пассажиром, и был он кандидатом философии, и уже многое узнал, о чём раньше и не подозревалось!
В родной стране не было признания! С этим он бы смирился, но признания и не будет никогда! Дания — роза, но шипы её слишком колючи, и уже нет желания зализывать кровь. Дания слишком хорошо его знала, чтобы подарить поэту розу.