Сын Авроры

— Тогда послушайте меня: я не хотел бы ослушаться короля, но если я не поеду теперь, все для меня будет потеряно. Пропустите меня!

— Вы не можете так поступить! Учтите, что, отказываясь повиноваться, вы превращаетесь в мятежника со всеми вытекающими из этого последствиями...

— Что вы имеете в виду? Тюрьму?

А потом Мориц вдруг расхохотался:

— Надо быть очень хорошим бегуном, чтобы поймать меня!

И, оттолкнув Мантейфеля, он бросился к лестнице, вскочил в седло и крикнул:

— В седло, господа! Дама ждет!

Дикий вопль стал ему ответом, и он помчался галопом «со своей бандой неистовых»...

Он даже не попытался спросить Мантейфеля о причине подобного решения отца, но в действительности это было даже хорошо, ибо ему все равно ничего бы не сказали. А причина заключалась в следующем: твердо решив наложить руку на двойное герцогство через своего фаворита Меншикова, русская царица предложила сыну Августа II руку своей дочери Елизаветы[79]. А так как Август был обязан своим польским троном России и Петру Великому, то не могло быть и речи о том, чтобы причинить хоть какие-то неприятности, пусть даже самые небольшие, столь могущественному соседу. Вот почему появился этот запрет.

Но все это не волновало Морица: его ждал триумфальный прием в лице народа Курляндии. А это были сильные люди, как мужчины, так и женщины, большие любители пива и тяжелой работы в стране, где сама природа требовала, чтобы от нее не ждали милостей, а брали их. Его «пронесли» буквально до Митавы. Это был город, находившийся почти в месте слияния рек Аа[80] и Мусы, которые в этом месте впадали в Рижский залив. В городе находился средневековый замок из красного кирпича, унаследованный от тевтонских рыцарей. Там когда-то жил герцог-фантом, но вдовствующей герцогини там не оказалось. Она жила неподалеку, в более приятном жилище, называвшемся Анненхоф, и туда-то и направился претендент, ни на минуту не сомневаясь, что ему удастся без труда завоевать хозяйку. Женщины уже достаточно испортили его, и он был уверен, что непременно добьется успеха.

Что он сам может быть завоеван, об этом Мориц и не думал, но когда он предстал перед ней, у него лишь вырвался тяжелый вздох. Хотя она и была всего лишь племянницей Петра Великого, ей передались его размеры: внушительный рост, большой живот, роскошная грудь и обветренное лицо, уже заплывшее жиром, а все это венчалось обильной копной каштановых волос. После положенного обмена любезностями дама принялась рассматривать его с головы до ног, как если бы речь шла о лошади. Удивительно даже, что она не попросила его повернуться спиной и показать зубы.

«Господи! — подумал Мориц, немного остыв, — спать с этой женщиной будет не очень-то весело!»

А ведь этого вполне следовало ожидать, ибо осмотр, похоже, оказался успешным — он даме явно понравился.

— Мой дорогой граф, — сказала она по-немецки (она едва говорила по-французски, который в те времена был языком не только дипломатическим, но и элегантным, и на котором говорили все приличные люди Европы), — я уверена, что мы отлично будем понимать друг друга! Мне нравится, когда мужчина похож на мужчину. Сразу видно, что вы настоящий. А теперь пройдемте к столу!

Мориц и сам не смог бы придумать ничего лучше: длительные переезды в седле всегда вызывали в нем волчий аппетит, но тут он вынужден был признать, что хозяйка дома в этом плане превосходит даже его. Она любила поесть, и поесть обильно. Ей нравилось пить, и выпивала она немало. Кроме того, она обожала смеяться, и обед, в меню которого входили и рыба, и свинина, и почти все виды птицы, и кондитерские изделия, и кремы с джемами, оказался обильно приправлен «добрыми шутками», многие из которых были бы более уместны у солдат в казарме. В конце обеда веки Ее Высочества вдруг задрожали. Она громко зевнула, смачно потянулась и сказала, вставая из-за стола не без помощи двух самых крепких своих слуг:

— Уже поздно, граф, и я чувствую себя уставшей. На сегодня мы ограничимся этим! А все серьезные вещи — завтра!..

Целуя ей руку и желая спокойной ночи, он почувствовал странный запах, напоминающий ароматы конюшни. Одна из двух девушек, точнее, молодых женщин (а ему так никого и не представили), окружавших герцогиню, понимающе сверкнула глазами и тихо прошептала:

— Ее Высочество пользуется только растопленным сливочным маслом, ее кожа слишком чувствительна для мыла!