«Хорошо поют, гладко и от души, – подумал Кумшацкий, – но песня запрещенная, разинская. Не ровен час, услышит кто-то из пехотных офицеров, греха не оберешься. Ладно, если немчура приезжая – эти ничего не поймут. А если кто из поместных дворян? Они сразу к царю и его ближним людям жаловаться побегут».
Выглянув из палатки, атаман позвал певунов:
– Прекратить запретные песни! Отставить печаль! Давай что-нибудь развеселое.
– А чего веселиться? – отозвались от ближайшего костра. – К нашим хатам каратели царские подступают, а мы здесь, интерес чужой защищаем.
– Кто таков!? – озлился Кумшацкий. – Ко мне! Живо!
Походный атаман вышел из палатки и к нему подбежал молодой казак.
– Кто таков? – повторил походный атаман.
Казак вытянулся во фрунт, пребывание в царском войске начинало сказываться на донской вольнице, и ответил:
– Третьей сотни, Черкасского полка, Зимовейской станицы, казак Степан Пугач, – представился он.
– Откуда сведения, что к Дону царевы войска идут?
Пугач замялся, но ответил:
– Люди с родных краев прибыли, вести принесли, по полкам ходят и говорят такое.
Кумшацкий прижал голову казака к своей и прошептал:
– Ты тех людей найди и скажи, что я с ними сегодня говорить хочу, ждать буду.
Казак кивнул головой:
– Сделаю, атаман…
Уже после полуночи, когда лагерь забылся тревожным и душным сном, к палатке походного атамана подошли двое. Один остался стоять в тени деревьев, а второй направился к атаману, который, покуривая трубку, сидел на широком пеньке.
– Поздорову ли дневал, атаман? – поприветствовал пришелец Кумшацкого.
– Слава Богу! – ответил тот. – Ты кто?
– Ты меня знаешь, Максим. Я Некрасов Игнат, мы с тобой вместе у Шереметева служили.
– Вспомнил тебя, – атаман хлопнул по пеньку ладонью. – Ты офицера-немца убил, когда он солдатам зубы палкой вышибал.
– Было такое, – подтвердил Игнат.
– Зачем по полкам ходишь и людей разговорами смущаешь? Или ты подсыл царский, чтобы казаков на верность проверить?
– Нет, я не подсыл. Прямиком с Дона к вам. Сейчас, пока мы с тобой разговоры ведем, может статься, в твою станицу царские солдаты входят, беглых ищут, а у тебя зять как раз из таких. Осиротеют твои внуки, когда батьку ихнего на цепи в Воронеж потянут.
Атаман весело усмехнулся:
– Сховают зятька дорогого до поры, и никто не отыщет.
– Не в этот раз, Максим. Царь князя Долгорукого послал, и когда мы сюда ехали в Воронеже солдат из его команды видели. И ты хочешь – верь, а хочешь – нет, но только этот отряд уже к Дону подходит.
– Кто из Долгоруких? – спросил Кумшацкий.
– Юрий Владимирович, полковник.
– Да… – задумчиво протянул атаман. – Тот шутить не станет, знаю его, будет зверствовать в полной мере. От кого вы прибыли и чего хотите?
– Нас послал Кондратий Булавин из Бахмута. Он собрал на круг атаманов, и они порешили, что надо дать царю отпор. Кондрат станет новым войсковым атаманом – это точно. Все казачьи полки верхами, с тороками на заводных лошадях, по пути сжигая все военные магазины и грабя обозы, должны вернуться на Дон. В серьезный бой не вступать. От Булавина к тебе письмо имеется. Если бы ты меня не позвал, завтра я сам бы к тебе пришел.
Некрасов протянул походному атаману лист бумаги. Кумшацкий откинул полог палатки и при свете горевшей внутри свечи принялся читать послание, временами шевеля губами и про себя проговаривая слова. Наконец, он закончил и спросил:
– Полковники читали?
– Да, все, кроме тех, кто на финляндской границе службу несет. Но и к ним уже гонцы отправлены.
– Почему сразу ко мне не пришли?
Игнат усмехнулся и хмыкнул: