Сын

– Отец, хорошо, что моя внешность больше не пугает тебя. Это очень важно. Сегодня великий день, мы почти пришли к цели, твоя миссия подходит к концу, в то время как моя только начинается. От тебя теперь требуется совсем небольшое усилие, прежде чем ты сможешь отдохнуть, и я уверяю тебя, что это будет самый спокойный сон, ибо за ним не последует пробуждения. Я думаю, что теперь ты теперь понимаешь то, что происходит и насколько это важно для грядущих времён, поэтому я ещё раз спрашиваю, готов ли ты принести себя в жертву? Найдёшь ли ты в себе силы, чтобы не отступить в последний момент, что уничтожит все наши труды, и что станет причиной моей гибели? Сможешь ли ты доказать то, чему меня всегда учил: что готов отдать свою жизнь для того, чтобы я мог существовать? Ещё один шаг, и пути назад не будет. После того, как ты дашь мне согласие, мы не сможем остановиться. Я не прошу пойти тебя на жертву ради того, что придёт на землю благодаря мне, но ради меня – твоего сына. Ещё раз спрашиваю тебя: готов ли ты?

Никогда граф не смог понять было ли его решение актом чистой воли. С одной стороны, сын дал ему полную свободу выбора, однако слова Артура, казалось, не давали ему права на отказ, к тому же сама речь Сына обладала каким-то гипнотическим эффектом, одновременно подавляя волю и усыпляя сознание. Всё очень напоминало хорошо продуманный и поставленный спектакль, единственной целью которого было не дать Чёрчстону отказаться от продолжения Метаморфозы… Но эта мысль пришла в голову графу уже позднее, когда всё было уже кончено, тогда же он дрожащим, не своим голосом еле-еле пробормотал:

– Нет, я не откажусь…

– Очень хорошо, что ты не сомневаешься. Запомни свои слова.

Сказано это было столь холодным и расчётливым тоном (конечно под "тоном" граф разумел нечто другое, чем просто интонации, ибо при разговоре с помощью мысли подобные категории, перестают существовать), что Чёрчстон невольно поддался сомнениям. От прежней решительности, а смею заверить вас, решительность была, не осталось и следа. Нет, он не перестал сомневаться в реальности происходящего, как сделал бы человек с менее крепкими нервами, он не испугался внезапно за свою жизнь, за что его никто не мог бы осудить. Со всем этим он уже давно смирился: он стал свидетелем чудовищной метаморфозы, и многие события, о которых упоминать здесь не время и не место, не позволяли считать её галлюцинацией; он уже был готов встретить смерть, которая, так или иначе, освободила бы его из того кошмара, в который он помимо своей воли, но, что парадоксально, именно по своей воле был втянут. Но эти слова, а точнее, то, как эти слова были переданы в мозг Чёрчстона, заставили его задать себе вопрос, который, было ли это оттого, что он находился под влиянием Артура, или существовали некие иные причины, за время превращения ни разу не приходил ему в голову: а была ли оправдана эта жертва? Тем временем сын продолжал:

– Тогда открой книгу на сорок восьмой странице. Ты там найдёшь один рисунок…

– Что это такое? – перебил его отец. Иллюстрация изображала ещё одно существо, отдалённо напоминающее первое, то есть то, чем к тому времени уже являлся Артур. Оно также имело жирное бесцветное тело, членистые ноги и тот же безжизненный взгляд. Единственное, что отличало его от Артура, был хобот, или какое-то его подобие, скорее, это было непропорционально вытянутое рыло, подобия которому не найти ни в одном из животных, населяющих эту планету. Передать отвращение, которое испытал граф, невозможно; и хотя тот мир, который открылся ему за столь краткий срок, и который, возможно, свёл бы с ума не одного из достойнейших представителей рода сего, узнай они о его существовании, и перестал вызывать у него ужас и отвращение, ибо он жил в этом мире, и каждая минута его существования подтверждала реальность слов Артура, он, словно предчувствуя развязку, почувствовал, как холод своими цепкими когтями сжимает его душу, поэтому он сорвавшимся голосом повторил:

– Что это такое? Зачем этот рисунок…

Чёрчстон сам признаётся, что едва ли слышал свои слова, ибо его разум был поглощён видением, которое я никогда не решусь пересказать. Образ, представший перед его взором, был ликом далёкого прошлого, о котором помнят лишь ветра с незапамятных времён странствовавшие по Земле, и бывшие свидетелями тех чудовищных творений, которые она неосторожно создала в пору своей юности, и которым она опрометчиво позволила возродиться. И там, в этом богомерзком прошлом, Чёрчстон кормил своего сына. Его хобот, перекачивающий некую субстанцию в то, что разум не позволяет назвать ртом, извивался в чудовищных конвульсиях…

– Да, Отец, это ты. Мы были многие годы назад, и мы существуем сейчас. Мы должны завершить Метаморфозу. Ты должен стать тем, что предназначено тебе…