Своя комната

По счастью, моя подруга, которая преподавала естественные науки, вытащила из шкафа пузатую бутылку и пару стаканчиков (конечно, следовало начать с камбалы и куропаток), так что мы разожгли камин и вознаградили себя за перенесенные тяготы. Через минуту мы уже привольно порхали между различных мыслей, которые приходят в голову, когда друга нет рядом и которые так хорошо обсудить при встрече: одни поженились, а другие – нет, один думает то, а другой – это, один невероятно изменился к лучшему, другой ужасно испортился, – делая из этого всего выводы о природе человека и смысле жизни. Впрочем, я вдруг со стыдом осознала, что мои собственные мысли уже унеслись куда-то далеко. Речь могла идти об Испании, Португалии, о книгах или скачках, но меня интересовал лишь образ каменщиков на крыше пятьсот лет назад. Короли и дворяне мешками ссыпали золото под землю. На место этой картины приходила другая – тощие коровы, грязный рынок, увядшая зелень и жилистые старческие сердца. Эти две картины – разобщенные, бессмысленные – сталкивались у меня в голове, боролись за право первенства и совершенно меня поглотили. Чтобы не подвергать угрозе беседу, надо было рассказать о них мисс Ситон, надеясь, что они поблекнут и рассыплются в прах, словно голова мертвого короля, когда открыли гроб в Виндзоре. Я вкратце рассказала о каменщиках на церковной крыше, о королях и дворянах, которые закапывали мешки денег в землю, о современных магнатах, которые кладут чеки и облигации туда, где раньше лежали слитки. На этом стоят все здешние колледжи, сказала я, и на чем же стоит тот колледж, где мы сейчас сидим? Что кроется под элегантным красным кирпичом и густой травой? Откуда простая посуда, откуда (я не сдержалась) говядина, крем и чернослив?

Что касается 1860 года, начала Мэри Ситон… Да ты сама помнишь, сказала она, утомленная, видимо, моими речами. Сняли комнаты. Собрали комитеты. Подписали конверты. Составили циркуляры. Проводили встречи, зачитывали письма, такой-то пообещал помочь, а мистер Х., напротив, не дал ни гроша. «Субботний обозреватель» отозвался очень резко. Где взять денег, чтобы заплатить за аренду? Устроить ярмарку? Может, посадить в первый ряд хорошенькую девушку? Давайте узнаем, что по этому поводу говорил Джон Стюарт Милль. А может кто-нибудь уговорить редактора *** опубликовать письмо? Можно попросить леди *** подписать это письмо? Леди *** уехала. Так все происходило шестьдесят лет назад, и все это требовало неимоверных усилий и массу времени. Только после долгой борьбы они с огромными усилиями собрали тридцать тысяч фунтов[5].

Представив этих несчастных женщин, которые трудились год за годом, и две тысячи фунтов были для них огромной суммой, и то, как тяжело им было собрать тридцать тысяч, мы принялись клясть ужасающую бедность нашего пола. Чем занимались наши матери, что не оставили нам никакого наследства? Пудрили носики? Любовались витринами магазинов? Загорали в Монте-Карло? На каминной полке стояло несколько фотографий. Возможно, мать Мэри (если на карточке была именно ее мать) в свободное время и спускала деньги (к слову, она родила тринадцать детей от священника), но даже если и так, привольная и беззаботная жизнь мало отразилась на ее внешности. Фигура у нее была грузная; пожилая дама в клетчатой шали, заколотой большой брошью, сидит в плетеном кресле и держит своего спаниеля так, чтобы он смотрел в камеру; на ее лице – чуть напряженная улыбка: она точно знает, что собака дернется точно в тот момент, как фотограф нажмет на кнопку.

Если бы она занялась предпринимательством, стала производить искусственный шелк или торговать акциями, если бы оставила двести – триста тысяч фунтов Фернхэму, мы бы сегодня спокойно сидели и говорили об археологии, ботанике, антропологии, физике, природе атома, математике, астрономии, релятивизме, географии. А если бы миссис Ситон, ее мать и бабушка освоили высокое искусство обогащения и, подобно отцам и дедам, завещали свои деньги на женские стипендии, клубы и награды, то мы могли бы спокойно ужинать вдвоем и с обоснованной уверенностью смотреть в будущее – нас ждала бы приятная и уважаемая карьера в лоне какой-нибудь денежной профессии. Возможно, мы бы занялись исследованиями или сочинительством; грезили бы о дальних странах; в задумчивости присаживались бы на ступени Парфенона или отправлялись в контору к десяти утра, а в половине пятого спокойно шли бы домой, чтобы немножко посочинять стихи. Правда, если бы миссис Ситон и ей подобные работали с пятнадцати лет, то Мэри не родилась бы – и в этом был недостаток нашей теории. Что же по этому поводу думала сама Мэри?