Свой среди чужих, чужой среди своих

— Господин есаул! — остановил его Лемке. Брылов обернулся. Лемке смотрел на него в упор, опять напряженное ожидание было во взгляде. — Господин есаул, — повторил он, — а что бы вы сделали, если б вдруг нашли или получили пятьсот тысяч рублей?

— И у вас есть возможность предложить мне пятьсот тысяч? — помолчав, спросил есаул и прищурился.

Ротмистр вдруг отвернулся.

— Да нет... — проговорил он как можно более равнодушно. — Если бы у меня была такая возможность, я бы... — Лемке поглядел на Брылова и улыбнулся.

— Вот в это я охотно верю, ротмистр! — Есаул рассмеялся. — Охотно... — И он пошел к дому, видневшемуся за деревьями. Казачок Гринька поспешил за ним.

Когда они отошли так, что Лемке не мог их видеть, Брылов вдруг обернулся, схватил Гриньку за плечо, притянул к себе и зашептал в самое ухо:

— Глаз с него не спускай, понял? Шкуру спущу!

Казачок молча кивнул, черные смышленые глаза заблестели.

— Ступай! — И Брылов легонько толкнул его в плечо.

Лемке тем временем вышел на поляну, где расположился обоз. Несколько человек прогнали мимо него расседланных лошадей.

Лемке подошел к одной из подвод и остановился. Где-то невдалеке, за кустарником, тренькала балалайка. Ротмистр огляделся по сторонам и, осторожно приподняв рогожу, которой была накрыта подвода, начал шарить. Он не видел, что за ним наблюдает, прячась за кустами, казачок Гринька.

Ничего не найдя, Лемке направился к другой подводе, стал ощупывать сложенные на ней мешки и узлы. Один мешок он даже приподнял и встряхнул, прислушался: не звенит ли?

— Эй, павлин сиамский, ты чего шукаешь? — неожиданно спросил полуголый бородатый человек, выглядывая из-под кустов.

— Узелок свой потерял где-то, — ответил Лемке. — Рубахи чистые, пара сапог новых... Не могу найти, жалко.

— А ну отвали от телеги! — угрожающе протянул бородатый. — Узелок!.. Тут твоих узелков нету.

— Тута все народное! — ехидно подхватил другой голос.

Неподалеку, у едва тлевшего костра, сидел казах Кадыркул, чинил уздечку. Он срезал ножом истлевший ремень, вынул из кармана стальную цепочку, стал ее прилаживать. Эта цепочка скрепляла «золотой» баул с наручником, который был недавно на руке Липягина. Ногу казах перевязал тряпкой, из-под которой торчали какие-то листья. Рядом послушно стояла непривязанная лошадь.

Лемке прошел мимо Кадыркула, машинально потрепал лошадь по холке. Цепочку, с которой возился казах, ротмистр не заметил.

Казачок Гринька бесшумно следовал за Лемке.

 

Было уже далеко за полночь, а в окнах здания губкома все еще горел огонь. За длинным столом, за которым обычно заседали члены губкома, сидел Кунгуров и рассматривал большую карту-шестиверстку. Изредка он делал на ней пометки, потом что-то записывал в блокнот.

От стола к окну, глядя себе под ноги, шагал Сарычев. Иногда останавливался, смотрел в темноту за окном, на редкие подслеповатые фонари.

— От предполагаемого лагеря банды до границы верст сто — сто пятьдесят, — задумчиво проговорил Кунгуров и опять что-то пометил на карте. — Надо будет сразу перекрыть дорогу на Чаньгушский перевал.

Сарычев не отозвался. Через секунду спросил:

— У тебя закурить найдется? Дай-ка.

Кунгуров быстро взглянул на него, молча достал кисет, клок бумаги, протянул. Сарычев долго вертел самокрутку. Прикурил от керосиновой лампы, спросил сердито:

— Ну что уставился?

— Ничего... Здоровье бы поберег. — Кунгуров аккуратно свернул карту, запихнул ее в планшетку, поднялся. — Я в казармы поеду. — Помолчал. — Слышишь, Василий Антонович, тебе на митинге надо быть. Речь красноармейцам сказать перед походом.

— Хорошо, — ответил Сарычев и отвернулся к окну.