Свой среди чужих, чужой среди своих

В купе остались Турчин и Лебедев. Первый смотрел в окно, второй сидел на лавке, поддерживая здоровой рукой раненую, говорил:

— Какое-то фатальное невезение, господи, все пропало... Все в поезде думают, что мы чекисты. И эта их форма...

Здоровенный казачина в полушубке, надетом прямо на голое тело, остановил лошадь как раз напротив окна, маханул по нему шашкой.

Посыпалось со звоном стекло. Турчин отшатнулся в сторону, прицелился из нагана. Выстрел в маленьком купе прозвучал оглушительно. Казачина завалился на бок, стал медленно сползать с седла, но, падая, успел несколько раз выстрелить. Лошадь рванула и понесла.

Турчин упал. Лебедев кинулся к двери купе, хотел открыть, но ручка не поддавалась.

И тут к вагону подскакал казах Кадыркул. Прежде чем вскочить в разбитое окно, он трижды выстрелил в купе.

Подпоручик Беленький отстреливался, лежа в тамбуре, когда появился Лемке. Несколько бандитов спешились и полукольцом ползли к вагону.

— Что делать, Лемке? — обернувшись, спросил Беленький.

Лицо его было измученным и несчастным.

— Не знаю, не знаю, но у меня другого выхода нет... — пробормотал Лемке и выстрелил в подпоручика. Тот вздрогнул, ткнулся лицом в пол.

Лемке метнулся по коридору к купе, в котором были Турчин и Лебедев. Открыл дверь.

Прямо у его сапог оказалась голова Турчина. Лебедев, скорчившись, лежал на лавке. Окно разбито, на деревянных стенах следы от пуль. Убиты оба...

Лемке заглянул под одну лавку, потом под другую, пошарил: баула не было. Все оказалось напрасным... В отчаянии он схватился за голову.

В коридоре послышался топот сапог, и Лемке проворно юркнул под лавку. В купе заглянули бандиты. Один в тельняшке, перетянутой патронными лентами.

— Нема никого, — сказал он.

— Кажись, чекистов укокали, — бросил другой.

— Ты шо у них шукаешь? Разве у чекистов когда шо в карманах было?

Они вышли из купе, шаги стихли в коридоре. Лемке выбрался из-под лавки, выглянул в окно.

Грабеж подходил к концу. Двое бандитов, хохоча, гонялись по насыпи за курицей. На подводах — мешки, сундуки и корзины.

Есаул подскакал к паровозу, махнул машинисту рукой, крикнул тонким, мальчишеским голосом:

— Трогай, любезный! Спасибо!

Машинист перекрестился и дал протяжный, хриплый гудок. Ограбленные пассажиры бросились к вагонам, прыгали на подножки, цеплялись за поручни.

Сухощавый казах Кадыркул скакал на вороной лошади рядом с поездом и смеялся. Развевались черные сальные волосы. Потом он перевел взгляд себе на ноги и вдруг осадил коня. Брючина на левой ноге чуть выше колена была разорвана, сквозь нее сочилась кровь. Кадыркул скатился с седла на землю и сморщился от острой боли.

 

Лемке медлил еще секунду, потом выбрался из купе, благо окно было разбито, повис, держась за раму, и спрыгнул...

Поезд уходил, набирая скорость, а Лемке, спотыкаясь, шел по полотну к тому месту, где сгрудились вокруг телег всадники. Еще издали он приметил молодого есаула в светлой венгерке, наброшенной на плечи.

И есаул увидел его, что-то сказал своему адъютанту, пятнадцатилетнему пареньку в черкеске и мохнатой каракулевой шапке. Тот направил лошадь к Лемке, спросил звонко:

— Кто такой?!

Лемке не ответил, продолжал молча идти.

— Отвечай, когда спрашивают! — Лошадь под мальчишкой взвилась на дыбы, он замахнулся на Лемке нагайкой. И не ударил, встретив твердый немигающий взгляд светло-голубых, навыкате, глаз. Лемке остановился перед есаулом Брыловым, сидевшим на лошади. Небрежно приложив два пальца ко лбу, Лемке подчеркнуто громко сказал:

— Ротмистр Лемке... воевал в дивизии Каппеля.

— Куда ехали, господин ротмистр? — спросил есаул.

— Пробираюсь из Читы. Ищу какой-нибудь отряд, к которому можно было бы присоединиться. Хочу драться с большевиками. — Светлые глаза Лемке смотрели пристально на есаула, словно хотели получить ответ на один потаенный вопрос.

— Неблагодарное это занятие, господин ротмистр. — Есаул лениво махнул рукой.

— Почему же? После сегодняшнего-то куша? — сказал ротмистр и впился глазами в есаула. От напряжения даже испарина выступила на лбу.

— Какой куш, ротмистр! — усмехнулся есаул. — Барахло, тряпье!

Есаул повернул лошадь, и она медленно пошла. Бандиты расступились, пропуская своего атамана.

— В Монголию подаваться надо, ротмистр! — обернувшись, проговорил Брылов. — Под крыло барона Унгерна... — Он вдруг привстал в стременах и тонким голосом крикнул: — По коням!

 

Самым людным местом на станции Кедровка была базарная площадь. В эти трудные времена люди торговали всем. Стоя за лотками, кричали бабы, ходили в толпе раненые красноармейцы, беспризорники шныряли под лавками. Тарахтели по булыжнику брички, поскрипывали телеги. Около каменного, крашенного известью амбара стояла груженная скарбом подвода. Тощая лошадь то и дело нетерпеливо взмахивала головой — оводы не давали покоя. К ней подошел кряжистый старик с кудлатой седой бородой, отвязал поводья от столба. За стариком увязался сорокалетний мужчина в поддевке, застегнутой на все крючки.

— Евграфыч, не по-людски это! Я ж тебе самую божескую цену назначаю!