Свои по сердцу

— Барин? — переспросил Шаляпин, оставляя поиски мелочи. — Барин? Ошибся, братец! Ты вон кого вез — гляди!

Он распахнул шубу, снял шапку и расхохотался так, как умел это делать только он один. Лыков две-три секунды, не долее глядел на своего седока, а затем икнул по-бабьи, привстал и, нахлестывая Нюрку кнутом, поминая всех, каких только знал, святых, поскакал от живого черта.

2

Испуг человека передался лошади: она уже не ждала кнута и понуканий. Нюрка знала, где нужно остановиться, и Никита Петрович, перебравшись с облучка на сиденье, предоставил себя ее воле.

Страшное виденье — высоченный краснокожий черт — все еще стояло перед взором Лыкова, а в ушах все еще гремел страшный хохот. Подумать только: у Мариинского театра нанимал добрый, хороший барин, а как пришло время расплачиваться, барин оказался чертом…

— В чертей не верю, нету чертей, — бормотал Лыков, — а вот тебе, выкуси, самого дьявола возил! Как же это так?

С Биржевого моста Нюрка свернула налево и остановилась у постоялого двора на углу Пустого переулка. На постоялом дворе было много народу. За отдельным столом пили чай лихачи — извозчичья аристократия. Когда Никита Петрович входил в помещение, отыскивая взглядом свободное место, старшо́й, как здесь называли буфетчика, ставил на зеленый диск граммофона пластинку и говорил, обращаясь к лихачам:

— «Блоха» в исполнении солиста его императорского величества Шаляпина!

Шаляпин запел, а Никита Петрович уселся на свободный стул перед столом и заказал чаю. Его бил озноб. Он вынул из кармана зипуна платок, чтобы утереть усы и бороду, и — замер: из блестящей трубы вылетели резкие звуки дьявольского хохота. Шаляпин смеялся точно так же, как и тот черт, что напугал его, Лыкова, четверть часа назад. Лыков выронил платок из рук. Через минуту труба снова захохотала. Никита Петрович не выдержал. Он поднялся, подошел шатаясь к граммофону. Ему хотелось остановить этот дьявольский хохот, но Шаляпин уже кончал арию о блохе, в последний раз хохотнув в самое лицо Лыкову.

— Это зачем? — спросил Никита Петрович, ни к кому не обращаясь. — Чего ему от меня надо?

Старшой перевернул пластинку, поставил иглу и, щелкнув зажимом, громко возвестил:

— В том же исполнении, господа лихачи, серенада! А тебе чего? — обратился он к Лыкову.

— Так-с, — с минуту подумав, ответил Никита Петрович. — Ты меня за маленького не считай, ежели чего, того, понимаешь, этого…

— Поди на место и лакай чай, — строго распорядился старшой.

Никита Петрович постоял, послушал, а когда в затхлый воздух трактира снова ворвалось раскатистое «ха-ха-ха», круто повернулся, схватил с табурета свою шапку и, надев ее как пришлось, поспешно вышел на двор.

Федор Иванович Шаляпин, сам о том не догадываясь, поверг старого петербургского извозчика в величайшее смятение. Федор Иванович весело, пышно и беззаботно встретил Новый год, а потом, когда многочисленная компания гостей утомилась, пел арии из опер, раздольные русские песни, вспоминая свою юность, друга своего Алексея Максимовича Горького… Потом вдруг вспомнил и шутку свою, которую он выкинул три часа назад.

— Понимаете, Леонид Витальевич, — обратился он к Собинову, — просит извозчик прибавки. Ну, стал я искать мелочь, — думаю, надо прибавить полтинник, бог с ним, с извозчиком, доставил он меня в самый аккурат. И что это мне в голову взбрело, сам не понимаю, — дай, думаю, напугаю старика! Он сидит этак, штопором, на облучке, ждет, крякает от холода, а я распахнул шубу да как пущу хохоту на всю улицу! Даже лошадь, — Нюркой ее зовут, честное слово, не вру, Нюркой, — даже лошадь глаза вытаращила и полный свой испуг обозначила. Видеть надо было эту картину, Леонид Витальевич!

— Ну и что же? — полюбопытствовал Собинов.

— Ну, понятное дело, мой возница перепугался. Черта увидел, черт подери! Как хлестнет он это свою Нюрку кнутом! Только я его и видел. И так, знаете ли, жаль: полтинник-то я все же нашел. Хотел крикнуть: «Воротись, дядя!» — а он уже за угол повернул…

Собинов оглядел Шаляпина, улыбнулся.

— И мне жаль старика, — сказал он. — Жаль. Номер не запомнили?

Шаляпин махнул рукой.

— Какой там номер! А вот имя запомнил. Зовут его Никитой Петровичем, а по фамилии Лыков.

— Никита Петрович Лыков… — пробормотал Собинов. — Гм… Надо отыскать этого Лыкова. Непременно. Сделать это нетрудно, есть в городе такая контора, что ли, — не знаю, как она официально называется, — в ней извозчики зарегистрированы. Распорядитесь, чтобы узнали для вас, а потом… Надо человека в равновесие ввести, Федор Иванович!

— Полтинник ему, что ли, послать? — рассмеялся Шаляпин.

— Ну, зачем полтинник, — возразил Собинов. — Пошлите ему рублей этак десять да вдобавок билет на представление ваше. Если не ошибаюсь, вы скоро должны петь в «Севильском цирюльнике». Вот и доставьте радость человеку. Счастье, Федор Иванович, счастье, а не радость. Что вам стоит! Был, помню, со мною случай. В Крыму дело было…

— Что ж, быть по-вашему, Леонид Витальевич, — согласился Шаляпин.