Свои и чужие

Тогда, по приезде из Белынковичей, Зазыба бросил вожжи Ивану Гаманькову, который в сумерках почему-то стоял в заулке, напротив хаты Прибытковых, и сразу же кинулся во двор к Вершковым. Парфен уже был обмыт и прибран: но лежал на широкой скамье — не в гробу. А в хате кроме пожилых женщин, которые потихоньку, как и полагается в таких случаях, перешёптывались между собой, сидел Зазыбов Масей. Нежданная Парфёнова смерть на него тоже, наверно, сильно подействовала, потому что при отцовом появлении он даже не поднял головы — сидел, обхватив се руками, у стола, перенесённого ко входу в боковушку, и не шевелился. Отец ещё не знал, что Масей был последним, кто видел Вершкова живым, что тот помер на глазах у его сына. В конце концов это было и не важно теперь — знал или нет. Важней было позаботиться, чтобы мужики, вернувшиеся вместе с Зазыбой из Белынковичей, начали делать гроб. Зазыба даже подумал с досадой, что в деревне никого не нашлось до сих пор для такого дела. Может, как раз из-за этой заботы, которая вдруг стала для Зазыбы главной, он не успел поинтересоваться, что случилось с Парфеном, от чего тот помер. Одно дело хвороба… Но сразу смерть… Притом Парфёнова смерть… Постояв несколько минут над покойником, поглядев с сокрушением на его неподвижное лицо, все-таки загадочное и неуспокоенное, будто Парфен ещё думал важную думу, которую ему так нужно было поведать людям, Зазыба неслышно вышел через сенцы на крыльцо.

Зря он упрекал своих — под тёмной поветью во дворе горел фонарь, подвешенный к балке, и там кто-то шаркал рубанком. Зазыба спустился с крыльца и узнал Кузьму Прибыткова и Титка. Гроб был почти готов, оставалось сколотить крышку.

И все-таки Зазыба не удержался, чтобы не сказать:

— Что ж это вы так поздно?

— А, — махнул рукой Титок, — покуль одно да другое. Сперва Кузьма куда-то было пропал, искали, чуть не полдня, а потом досок хватились. Шалёвка, сдаётся, есть у каждого, а досок, чтоб на домовину, нет.

— У меня бы взяли, за хлевом, — сказал Зазыба.

— А то мы ведали, что они у тебя там лежат? — зверовато зыркнул па Зазыбу Кузьма Прибытков. — У меня и то не нашлось, а пильщиком до сих пор звался. Да и Парфен вот…

— Что с ним приключилось?

— Говорила Кулина, захворал, дак и я слышал про это, кто-то ещё сказывал, а сегодня вдруг… Спроси сам — Масей твой будто был с ним, когда он помирал.

— Дак ничего и Масей не знает, — вроде поморщился в полутьме Титок. — Смерть пришла, вот и помор!…

Тем временем в хату Парфёнову через двор начали заходить один за другим остальные веремейковские мужики. Роман Семочкин, кажется, заявился последним из тех, кто ездил тогда с обозом, однако сразу в хату он не направился, прошёл сюда, под поветь. Кузьма Прибытков отступил в сторону, давая место Роману. Роман был искусный плотник, поэтому даже Титок перестал стучать при нем молотком.

— Несите в хату, — тут же закомандовал Роман. — Крышку я сам доделаю.

— А крест? — поглядел на него Кузьма Прибытков.

— Теперь успеем, раз мужики приехали, — успокоил Кузьму Титок.

Зазыба с одного боку, Кузьма Прибытков с Титком — с другого подняли гроб, перевернули вверх дном, чтобы освободить от щепок и стружек, без которых не обойдёшься в плотницкой работе.

Двери в сенцы были узкие, должно быть, хозяин наперёд не загадывал, что когда-нибудь приведётся выносить его здесь. Но каким бы широким не был гроб, дверь всегда его шире, — ещё ни в одной хате покойник не залежался.

Бабы, которых набилось в хату полно, сразу же кинулись застилать принесённую домовину. Мужики подождали, покуда они управятся с этим, потом взяли осторожно покойника со скамьи, положили головой на подушку.

Зазыба принимал участие в похоронах от начала до конца, приглядывал за всем до того самого момента, пока могильщики но поставили широкий крест на Парфёновой могиле, а бабы, перестав плакать, не повязали на него белую ленту.

Но перед тем, как веремейковцам опускать на верёвках гроб в яму, случилась неожиданность. Даже раньше, когда ещё крышка оставалась но прибитой. Пробрался к Парфёнову гробу Тима Усовский. Все думали, что юродивый тоже хочет тихо проститься с покойником. Однако Тима вдруг вцепился в тело Парфена и попытался унести его через толпу от могилы. Но ему не позволили. Веремейковские мужики преградили дорогу и заставили его положить Парфена обратно в гроб. Что толкнуло на это Тиму, сказать трудно. Может, в больной голове ого пронеслось воспоминание, как заступился за него Парфен перед немецким жандармом на деревенском майдане. И Тима испугался, что его защитника навсегда завалят землёй…

За самого близкого Парфену человека сидел Зазыба и на поминках.