Свои и чужие

Между тем немцы в посёлке смотрели фильм тоже со взрывами и стрельбой на экране — кинопередвижки как раз возили в эти дни по войскам самую новую хронику о взятии Смоленска. За взрывами, звучащими с экрана, нельзя было разобрать те, что уже явственно сотрясали воздух за толстыми стенами деревянного дома. Поэтому до сознания кинозрителей в сплавконторе не сразу дошёл смысл того, что происходило на улице. Даже дневальный на крыльце сплавконторы и тот сперва не догадался, что грохот и стрельба возникли в автопарке за посёлком; некоторое время ему казалось, что до него доносятся звуки фильма, и только когда он увидел, что над площадкой автопарка заполыхало мощное пламя, спохватился, рванул на себя дверь и поднял тревогу.

От леса было видно, как с крыльца сплавконторы после этого, как горох, посыпались немецкие солдаты. Сперва им было невдомёк, что делается, откуда угрожает опасность. По вот они увидели пламя, услышали взрывы, которые усилились уже и за счёт бочек с горючим, и наконец поняли, ради чего дневальный вдруг поднял тревогу. Без всякой команды все бросились на пожар. Одни бежали по огородам, другие — но короткой улице.

Принимать бой с таким количеством вражеских солдат партизанам пока что было не с руки. Правда, патронов па первую стычку хватило бы. Но стоило ли испытывать судьбу?

Митрофан Нарчук, который все это время держал в поле зрения и дальние, и ближние подступы к лесу, подал комиссару сигнал отвести группу назад.

Баранов сделал это быстро, партизан ещё не успело целиком захватить горячее дело боя, на который они решились.

Возбуждённые и радостные, обе группы без промедления отступили в глубь леса. Местность тут была неровная, со взгорками и впадинами, и сразу надёжно укрыла партизан не только от погони, которую могли организовать немцы, но и от пуль, что пчелиным роем загудели вскоре меж деревьями.

Между тем диверсия, которую так лихо и с виду без всякого труда, будто играючи, осуществили крутогорские партизаны, не оставалась незамеченной тыловыми немецкими службами. Её не посчитали случайной или произведённой выходившими из окружения красноармейцами. Видимо, начальник охраны здешнего тылового района уже имел некоторые сведения об отряде Нарчука.

Но следующий день с утра до вечера партизаны провели без всякой тревоги на заброшенной пасеке, которую, наверно, ещё с первыми весенними цветами вывезли на далёкое урочище, на богатые медоносы. Пасечника не было — то ли он ушёл в деревню проведать семью, то ли просто сбежал, словом, его не было совсем, и ульи с пчёлами доглядывали всем миром, то есть по-настоящему никто не заботился. Выставив посты, партизаны распорядились одним ульем, а когда от мёда во рту стало горько, отправились искать поблизости криницу. Вода нашлась быстро. Правда, не в кринице, как думали, а в речушке, которая кособоко бежала по галечнику, хотя берега её были болотистые. Наверно, в речушке этой могла бы водиться форель, потому что от чистой и студёной воды даже ломило зубы. Жизнь у партизан, таким образом, наладилась почти идилличная, не хватало только омшаника, чтобы заночевать, однако назавтра, когда вернулась разведка из ближних деревень, стало известно, что по следам отряда уже рыщет какая-то конная немецкая команда, примерно в тридцать сабель. Скорей всего, конники собирались напасть на отряд внезапно: либо когда партизаны окажутся среди бела дня где-нибудь па юру, пригодном для манёвра, либо явно выдадут себя во время стоянки в лесу. Немцы каким-то образом проведали о тайном ходе отряда, словно имели в нем своё недреманное око. Хотя за все время, начиная с первого дня, когда отряд двинулся из леса между Васильевной и Горбовичами сюда на задание, никто сторонний даже не пытался присоединиться к партизанам. Значит, у немцев была какая-то иная возможность следить за отрядом. По какая?