Свои и чужие

Марфа знала про Острашаба только с Зазыбовых слов, поэтому Денису Евменовичу даже странно было видеть, как она вслед за Масеем признала неожиданного гостя и уже готова была оказывать ему всяческое гостеприимство.

Масей с порога схватил Острашаба в объятия.

А Зазыба стоял на прежнем месте — он и теперь, при виде общей радости, не отнимал рук от косяка, — и хмуро, ещё совсем бледный, поглядывал в спину сыну, до конца не понимая, что тут происходит.

Но вот Масей повернулся к отцу, сказал:

— Это же Алесь, батька! Зря мы переполошились! — Затем подвёл Острашаба к матери, стал толковать и ей: — Алесь Острашаб, мама! Товарищ мой по Минску!

Марфа закивала в ответ головой и, казалось, ещё больше обрадовалась.

Острашаб, как отметил про себя Денис Евменович, мало изменился за восемь лет — свежий и молодой, не то что Масей, который после заключения, несмотря на материнский уход, все ещё не мог прийти в себя, набраться прежней силы. Правда, Острашаб смахивал на цыгана, а такие люди не быстро стареют, меняются внешне. Но плохим отцом был бы Зазыба, если бы не обратил внимания на разницу между приезжим гостем и сыном; он почувствовал внезапно вину перед Масеем, будто бы и вправду недоглядел его, не защитил от напрасных мучений.

Немец, что приехал вместе с Острашабом в комендантовой таратайке, почему-то не торопился заходить в хату, и его отсутствие дало возможность Денису Евменовичу наконец опомниться и спросить:

— Ты, Алесь, под конвоем или как?

Разумеется, гость не ждал от хозяина подобного вопроса и захохотал в ответ:

— С чего это вы взяли?

— Дак… немец в таратайке…

— А-а, — сказал Острашаб, — это комендант ваш в Бабиновичах пристегнул. Теперь он мне и за кучера, и за охранника. Но вы не тревожьтесь, солдат он смирный, а главное — культурный. Работал где-то в Баварии учителем до призыва в армию, теперь служит в Бабиновичах в комендатуре. Кстати, по-русски, а тем более по-нашему, по-белорусски, ничего не понимает. Только отдельные слова. Так что говорите при нем свободно, ничего не бойтесь.

— А я, признаться, подумал сперва, что это сам комендант нагрянул, — выждав момент, признался Зазыба. — И таратайка та же, и конь знакомый. Гуфельд приезжал на нем в Веремейки.

— Хвалился он мне.

— А ты, я вижу, служишь у немцев? — снова спросил Зазыба, а потом добавил: — Забыл, как тебя по батьке?

— Данилович.

— Дак служишь, Алесь Данилович?

— Вообще-то служу, — запнувшись, ответил Острашаб. — Только не немцам, а своему народу.

— Как это понимать?

— А так и надо понимать, Денис Евменович. Вы ведь тоже, по словам Гуфельда, поставлены заместителем волостного агронома в своей деревне?

— Дак это земля… этого требует земля.

— Ну и моей службы требует земля. Земля Беларуси. Масей, слушавший с любопытством и некоторой насторожённостью, вдруг спохватился.

— Ты лучше садись, а поговорить успеете, — сказал он.

— Ага, а то хозяин наш так и накинулся, — поддержала сына Марфа Давыдовна и засмеялась.

Защищая от отца, Масей усадил Острашаба на скамью, но тут же и сам спросил:

— Как ты нашёл меня?

— Не очень трудно было, — ответил Алесь, — Ты ж рассказывал, где твои Веремейки. Ну, а об остальном…

— А про меня, кто тебе сказал про меня?

— Якуб Войнилович.

— Где ты его видел?

— В Могилёве.

— Он там живёт?

— Нет, приезжал. А живёт тоже, как и ты, дома, в деревне. Он и рассказал мне, как сбежали вы от чекистов и куда ты направился.

— А почему ты оказался в Могилёве? Разве ты не в Минске теперь?

— В Минске. Но в Могилёв наезжал по одному делу. Кстати, в некоторой степени оно привело меня и сюда.

— Что за дело?

— Это не к спеху. Потом расскажу.

Марфа Давыдовна уже готова была упрекнуть и сына за то, что гостю не даёт покоя.

— Вы его, как того соловья, байками кормите. Лучше за стол приглашайте, а я обед подам, — сказала она. — Да и Шарейку позовите от Прибытковых.

— Не надо, — услышав это, поморщился Зазыба.

— Ну, не надо, так не надо, — легко отступилась Марфа.

Денис Евменович к тому времени уже твёрдо знал, что зря испугался, услышав стук колёс в заулке, — Шарейке пока ничего не угрожало в Веремейках, но на всякий случай решил: «Пусть портной до поры, до времени побудет у соседей, недаром говорят — бережёного и бог бережёт». Рассудив так, Зазыба даже глянул в окно, как будто предупреждал портного, чтобы тот не трогался с места, сидел, покуда суд да дело, у Прибытковых, а кадку с овчинами накрыл крышкой сам.

Давно подмечено, что гости — званые или незваные, словно нарочно, приезжают поближе к обеду или к ужину. К тому же у щедрых хозяев считается грехом держать пришлого человека не за столом, а у порога. Потому ничего странного не было в том, что Марфа сразу же принялась потчевать всех обедом.

Чтобы не уронить себя, Зазыба спросил у Острашаба:

— А немца-то будем сажать с собой за стол?

— Должно быть, надо.

— Ну, так покличь тогда. Может, лавки не просидит, даром что немец.

Острашаб на эти Зазыбовы слова засмеялся, но тут же подошёл к окну, постучал в стекло.

Тогда в свою очередь засмеялся и Зазыба:

— Это все равно что слепому знак подавать. У нас вторые рамы на зиму вставлены.