Свой — чужой

Петр Андреевич глянул на него, убедился, что пули пробили тело убийцы насквозь и улетели в небо, и стал умирать. Когда его глаза уже перестали видеть, Крылов со свойственным ему сарказмом еще успел прошептать:

— В этой игре взяток больше не будет…

Когда Крылов умер, но еще никуда не попал, ему привиделся лагерь. Лагерь утопал в весенних лесотундровых цветах. Комаров не было. На вышке улыбался молоденький часовой в расстегнутом новеньком тулупе. ППШ он держал играючи и ни на кого не наставлял. Из открытого шлюза доносился смех — звонкий, хороший, молодой. Потом оттуда, бросаясь снежками, выбежали старые жулики, а за ними и он сам — молодой лейтенант. Снежки шлепались о его китель и рассыпались. Жулики резвились и хохотали в голос, и он тоже смеялся, радуясь весне и своей молодости. На бревне перед шлюзом сидели старый вор по прозвищу Тош и первый его, Крылова, начальник оперчасти. Они покуривали, греясь на весеннем солнышке, и перебрасывались репликами: «Во дают! Ну прям как дети!» А потом все погасло, и только еще несколько мгновений слышался счастливый смех…

…Когда Перш стал подходить к лежавшему Рахимову, его за рукав схватил непонятно откуда взявшийся мужик в очках:

— Вы что?! Что вы делаете?

Перш, не оборачиваясь, всадил в него две пули. Мужик упал. Перш подошел к Рахимову, но наклониться не успел, потому что капитан вдруг дернулся и, махнув по широкой дуге ножом, напрочь распахал ему бедро и ляжку.

Этот грубый степной нож с обтянутой засохшей кожей рукояткой много лет назад подарил Рахимову его дед.

— Запомни, — сказал тогда дед. — У гяуров нож — оружие рабов. У нас нож — это война, сам ее дух. Вот этим ножом еще в начале века мой отец себе уважение добывал…

…Перш рухнул на землю, перевернулся на бок и уже из этого положения выстрелил Рахимову в ухо. Лицо капитана словно раскололось, из выходного отверстия торчали кости скулы. Душа Рахимова не стала обращать внимания на перебитые кости и взлетела. С огромной высоты она увидела не Санкт-Петербург, а степь — желтую, пыльную, бескрайнюю и родную… Перш попытался со стоном сесть и только в этот момент понял, что у него распороты не только бедро и ляжка, но и живот. Просто нож Рахимова был настолько острым, что рана на животе раскрылась не сразу. Перш оперся на левую руку и посмотрел на огромную лужу крови, в которой сидел. Он почувствовал, что холодеет и перестает чувствовать пальцы ног.

— К одиннадцати — туз[156],— Перш заскрипел зубами и попытался встать, постоянно оборачиваясь при этом на машину и лежащий рядом с ней баул с деньгами. Встать не получилось. В распоротом животе что-то зачмокало, и Перш упал щекой в собственную кровь.

В это время из «девятки» сумел наконец-то выбраться Штукин. Валерку вырвало желчью, и ему стало чуть легче. Он выпрямился и заковылял к машине с мигалкой и лежащим вокруг нее людям.

…Перш возился в луже крови, когда над ним склонилось синее от ударов пистолетной рукояткой лицо Штукина:

— Подыхаешь?

— Подыхаю, — согласился Перш и безвольно откинулся на асфальт. — Ты хоть деньги себе забери.

В голове убийцы тяжело забухали колокола. Першу вдруг захотелось пельменей, самых обыкновенных, колпинских, с кетчупом и горчицей. Во рту он ощутил вкус уксуса. Из разрезанных артерий ручейками убегала злая жизнь и, растекаясь лужей, разъедала асфальт. Напоследок Перш со свойственной ему спокойной яростью решил достать Валерку, обходившего как раз машину. «Тэтэшка» гавкнула выстрелом и вырвалась из уже неживых пальцев…

Штукин почувствовал, как что-то обожгло ему шею, и от неожиданности даже подскочил. Боли он не ощутил. Потому что ему и до этого было очень больно. Шатаясь, Валерка обогнул-таки машину и склонился над Крыловым. Грудь полковника была мягкой и липкой, словно кто-то вылил на нее банку малинового варенья. Обрез — страшная вещь, особенно если патроны снаряжены крупной картечью. Ничем помочь Крылову было уже нельзя. Штукин всхлипнул, вынул из руки трупа пистолет и машинально подобрал выпавший на пол автомобиля мобильный телефон. Потом Валерка обернулся к Сво и подхватил лежавший рядом с ним баул с деньгами. Сво еще жил. Но при каждом его выдохе из входных и выходных пулевых отверстий маленькими фонтанчиками выплескивалась кровь. Сво мелко дрожал и шевелил губами. У него начиналась агония. Ему казалось, что он плывет в родном Черном море — только в непривычно холодном и каком-то вязком…

Валера направил было в сторону головы Сво пистолет Крылова. Но добить бандита не смог. Точнее, не то чтобы не смог — просто понял, что тот и сам доходит.

Убрав пистолет во внутренний карман и сжав посильнее ручки баула, Штукин заковылял прочь. Инстинктивно он брел в сторону вокзала. Лишь дойдя по бульвару до памятника Эрнсту Тельману, Валера начал свободной рукой ощупывать свою шею. Под кожей он нащупал бугорок. Это была пуля из «тэтэшки», пробившая воротник куртки и непонятно почему не прошедшая навылет, — может быть, патрон был бракованным и потому ослабленным…