Свой — чужой

— Есть такая мотивация! — этот возглас Штукина прозвучал почти по-ленински: «Есть такая партия!»

Виталий Петрович скрестил руки на груди и всем своим видом изобразил готовность внимательно слушать:

— Излагай.

Штукин выдержал для порядка небольшую паузу, закурил и, глядя Ильюхину прямо в глаза, сказал на одном дыхании:

— Первая заповедь оперативника — посмотреть своими глазами на то, на что можно посмотреть. Вот и я — хочу на них посмотреть. Просто чтоб иметь в виду их хари. Я, между прочим, внедрен в преступную среду, и дело иметь мне приходится с людьми многими и очень-очень разными. В разных компаниях бывать. С разными типами кофе пить, и не только кофе. Если я не знаю стрелков — то завтра теоретически я могу начать с ними что-то тереть, или водку пить, или еще не пойми какая тема возникнет… А я не буду знать, что это — убийцы! А может, завтра Гамерник заставит их к Юнгерову внедриться, на предмет планирования теракта! Вот устроятся к нему какими-нибудь водителями, плотниками или дворниками! Вот и вся моя мотивация — таких людей надо знать в лицо. На всякий случай. Доклад закончил!

Полковник некоторое время сидел молча и неподвижно, а потом, цыкнув зубом, вяло зааплодировал — точнее, он лишь изобразил аплодисменты:

— Ну, что тебе сказать, постреленыш… Я не скажу тебе, что крыть нечем, потому что это так, и ты сам об этом знаешь. Я вообще не буду ничего комментировать. Мы все друг другу сказали. Мы друг друга услышали. Я тебя предупредил. Ты свою сермягу предъявил. Торговаться не будем.

Ильюхин взял в руки свою идиотскую облезлую папку, которую носил вместо портфеля (она лежала на стуле рядом), открыл ее и достал два тоненьких мятых листка факсовой бумаги, на которых были изображены несгибайки[141] из паспортной службы. Листки мгновенно свернулись в рулончики, которые полковник катнул по столу к Штукину:

— Дывысь!

Валерка развернул факсы, стараясь не думать, почему Ильюхин все же согласился показать их ему. Штукин рассматривал несгибайки неторопливо, а они, присланные из дальних регионов, молчаливо свидетельствовали об отсутствии в МВД хорошей техники. К тому же эти несгибайки были чуть ли не десятилетней давности. Валера вздохнул:

— Похожи на фотороботы. Глаза, уши, хвост.

Ильюхин шевельнул бровью, и Штукин пояснил насчет хвоста:

— Ко мне раз в 16-й отдел приходит африканец. Ограбили его, видите ли! Говорит, что преступник был большой и страшный! Я спрашиваю: «Какой у него нос?» Он говорит: «Большой!» Я: «А уши?» Он: «Большие». Я: «А зубы?» Он: «Большие» Я: «А хвост был?!» Он: «Был. Большой». Я так и хотел фоторобот составить, но мне начальство не позволило.

— Смешно, — согласился Виталий Петрович, даже не обозначив намека на улыбку. Он помолчал и кивнул на рулончики: — Смотри, теперь, если кто-нибудь заговорит или начнет свой сыск для мести… Это будет значить, что ты, мил-человек, — фантик, да еще с душком, — это в лучшем случае. А в худшем — сволочь. Ты пойми: когда вагоновожатый ищет новые пути — трамвай обязательно сходит с рельсов.

Валерка открыл было рот, но тут же закрыл его и снова открыл, чтобы сказать не совсем то, что хотел сначала:

— Если вы сомневаетесь — то для чего тогда рискуете?

Ильюхин улыбнулся, будто именно этого вопроса и ждал:

— Для тебя, сынок. Я-то, ежели что, отплююсь! Отплююсь, отпишусь, отбрешусь — не в первый раз, не сомневайся… Но мне будет очень скучно. Даже не тоскливо, а скучно. Потому что я хочу, чтобы хоть единицы, но вырастали в специалистов. Знаешь, что такое специалист?

— Что?

— Специалист — это серьезный хирург, который умеет делать операции по пересадке органов. А у нас в стране в последнее время слово «специалист» ассоциируется с каким-нибудь «урюком», который спустился с гор и взорвал БМП… Понимаешь?

Штукин пробарабанил пальцами по столу — будто гамму на пианино сыграл:

— Примерно.

Виталий Петрович терпеливо покивал и развил свою мысль:

— У Басаева слава есть?

— Ну-у… — задумался Валера. Полковник не стал ждать окончания мыслительного процесса:

— Нет у него славы. Есть известность. Понял?

— Теперь понял, — серьезно ответил Штукин и тут даже спросил: — Насчет славы и известности — вы это не на Крылова намекаете?

Ильюхин настолько удивился, что даже рукой на Штукина махнул:

— Чур тебя! Где Басаев — и где Крылов! Так мы сейчас хрен знает до чего договоримся… Давай-ка лучше к нашим баранам… Короче, алмаз (я имею в виду тот, который из «Принца Флоризеля») — у тебя. Имей в виду: меня обмануть можно. Всех — нельзя.

Валера неожиданно сложил руки на столе, словно первоклашка, выпрямил спину и отчеканил, будто отрапортовал:

— Товарищ полковник! Я не собираюсь передавать данные стрелков Юнгерову и его людям. Могу дать честное слово офицера!

Ильюхин тихо засмеялся:

— Вольно… Слово офицера — это хорошо. Хорошо, что мы с тобой не в библиотеке работаем. Представляешь — слово библиотекаря!

Штукин юмор оценил и даже развил шутку:

— А если бы в магазине работали? Слово продавца мясного отдела!