Свое время

— …за нашу невероятную, обворожительную, фантастическую хозяйку! — пророкотал Полтороцкий. — За тебя, Оленька!

Стеценко потянулся через стол с бокалом, чокнулся с Андреем и вопросительно глянул на Арну; та мило улыбнулась ему и подняла бокал, но Виктора опередил хэм со своей энной по счету рюмкой, удачно ткнувшись стеклом в стекло; хотя, возможно, попал и по пальцам, Андрей не видел.

Арна поставила бокал на стол.

Нависла над разоренными блюдами, опершись на столешницу расставленными маленькими руками.

— Я тебе, кажется, сказала, — внятно выговорила она. — Пошел на.

И добавила еще довольно много слов, слушая которые, Стеценко несколько раз судорожно вздохнул, а потом, похоже, решил делать вид, что не слышит. Когда она закончила, никакого хэма в обозримом радиусе больше не наблюдалось.

Арна удовлетворенно выпила.

— А я вас, кажется, знаю. Вы поэтесса? — робко спросил Стеценко.

— Виктор Стеценко, мой друг, — на опережение представил его Андрей. — Хороший писатель, на ярмарке есть его новинка.

— Ух ты! Я куплю.

В том, что она далеко пойдет, не оставалось ни малейших сомнений.

Тем временем первая волна всеобщей жратвы схлынула, началась движуха. Краем глаза Андрей заметил, что Нечипорук поднялся из-за стола и, подхватив бокал, отправился тусоваться; надо было выцепить его, пока не сбежал, причем относительно трезвого.

…Когда (обсудив восточноевропейский проект и по хо­ду несколько других, получив с полсотни приглашений и предложений, из них пару-тройку стоящих внимания, назначив на фестивальные дни с полдюжины встреч и перецеловав в щечку пару десятков знакомых писательниц, а также, изловленный Ольгой, произнеся в микрофон приветственную речь и тост), он вернулся к столу, Арна и Стеценко уже общались негромко и задушевно, удивительным образом преодолев барьеры возраста и разности культурного бэкграунда. Андрей даже залюбовался. И прислушался, не подходя слишком близко: не мог он преодолеть в себе эту хулиганскую привычку, жгучее любопытство сродни соглядатайскому зуду. Да особенно и не стремился, чего уж там.

— Время, — жаловался Стеценко. — Сейчас настолько ускорилась жизнь… Я ведь преподаю, у меня одиннадцать часов в неделю, одиннадцать, представляете? А ведь еще методические планы, проверки студенческих работ, статьи и так далее. А кроме того, я вынужден, да-да, именно вынужден, мы платим ипотеку… заниматься репетиторством, готовить абитуриентов. Когда мне писать?!

— По вечерам?

— Ну что вы… По вечерам они все дома — жена, теща. И Виталика забирают из садика, я вам не сказал? — у нас маленький сын.

— Ух ты, здорово!

— Да, но я отвык, дети от первой жены взрослые уже… Мы ютимся в трех комнатах, у меня даже отдельного кабинета нет! Я не могу так работать. Мне нужна тишина, сосредоточенность… время…

— Со временем засада, — пожаловалась и Арна. — Который там час? Я сюда сразу с эротических чтений, и сегодня еще запись, «Кадавры», сволочи, экономят на студии. Это часов до двух минимум, а в пять эфир на «Подъем, страна!», сама идиотка, надо было послать, а в двенадцать, блин, опять фест, встреча с читателями… Короче, пойду я, наверное. Рада была познакомиться. Вы клевый, правда.

Она развернулась навстречу Андрею. И, припомнив, застопорилась:

— О, кстати. Где там наш Полтороцкий?

*

На этаже света почему-то не было.

Войдя наощупь в номер, Андрей ошибся выключателем, и лампочка зажглась не в прихожей, а в ванной: яркая полоска из-за двери отразилась в зеркале, едва-едва подсветив комнату. Хорошо; он так и оставил. В полумраке разулся, повесил куртку, включил на тумбочке чайник и, присев на корточки перед рюкзаком, зашуршал пакетами. Никогда не знаешь, в какие условия тебя поселят, будет ли в отеле круглосуточный ресторан и возможность заказа в номер — а чай он пил по вечерам всегда, любимый, с мятой. До звездных понтов с райдерами Андрей надеялся не докатиться; проще было запасаться с собой.

Когда чайник забурлил и клацнул, отключаясь, пирамидка уже лежала в походной кружке. Мятный аромат в полумраке. И в тишине — никто из соседей еще не вернулся с банкета, и слава богу.

С кружкой в руках Андрей вышел на балкон. На холодном воздухе чай концентрировался в чистое наслаждение, вот только остывал до обидного быстро. Отель возвышался над городом свечкой: местная интеллигенция это здание истово ненавидела и звала не иначе как обидными малопристойными прозвищами, — а ему, Андрею, нравилось. Полетный обзор, неограниченное пространство, целый город внизу. Тонкие силуэты башен и крыш, причудливая подсветка исторических зданий, а если прищуриться — просто россыпь разноцветных огней. Все ночные города с высоты легко свести к то ли новогодней, то ли космической иллюминации, и это прекрасно. В противофазе ко всеобщему, зыбкому, лишенному индивидуальных черт — особенно четко и точно очерчивается и пульсирует свое, единственное, личное пространство. И время.