Свое время

— Первое: не надо себе льстить. Вы не видите всех времен. Человек слаб, ресурсы ограничены. В вашем мозгу, на вашей сетчатке никак не поместится отображение прямо-таки всех до единого мгновений, пережитых здесь человечеством. Так или иначе происходит отбор. Подсознание само решает, на чем ему сфокусироваться, что акцентировать… Вы заметили, я думаю.

Андрей кивнул:

— Да.

Они с Бомжем снова шли, лавируя по узким извилистым улицам, то и дело какая-то из них схлопывалась впереди или за спиной, набрасывала поперек дороги обвалившийся балкон или баррикаду из вывернутой брусчатки, и Андрей непроизвольно жмурился, проходя сквозь завалы и стены. Избавиться от зрелища многовековых наслоений разрухи и трупов получалось не лучше, чем не думать о белой обезьяне. Подсознание, я и сам догадался. И что?

Дорога поднималась вверх. Постоянно вверх — это единственное было однозначно, неоспоримо.

— Наша с вами задача — установить примат сознания над временем. На самом деле вы прекрасно умеете это делать, иначе с вами не произошло бы то, что произошло. Вы просто деморализованы… Попробуем?

Он был учителем, то есть нет, скорее университетским преподавателем какого-нибудь научного коммунизма, — продолжил Андрей спасительную гимнастику, абстрагируясь от этого «что произошло». И по совместительству, конечно, диссидентом: самиздатовская машинопись на ночь, вражеские голоса в радиоприемнике, интеллектуальный треп на кухне. Потом работа отмерла, отвалилась, словно старый кусок коры, диссидентство обнулилось в силу своей легализации, поотпадали, как сухие листья, старые дружбы, и остался голый ствол в потеках смолы… неудачная метафора, придется же что-то делать с корнями. Кстати, вырисовывается и время действия, интересно, точно ли я угадал. Но он не скажет, да и мне оно, по большому счету, ни к чему.

— Давайте, — сказал Андрей.

— Я передумал, лучше не здесь. Дойдем до места.

Что это за место, Андрей, кажется, уже догадался. Выпав из времени, начинаешь ценить пространство, географию, ландшафт, рельеф местности — такие безотносительные, стабильные, если, конечно, не брать масштаб геологических эпох: вообще-то я могу, но не надо, обуздаем подсознание, подавим нездоровую идею в зародыше. Мы идем вверх, поднимаемся на холм, а холм в этой относительно ровной местности один, тот самый, вечная гордость города и не лишенный доли садизма аттракцион для туристов, принимающих за чистую монету его название. Кажется, я догадался и о сути нашего будущего эксперимента. «Будущего», черт, вот же привязались, контрафактные, нерелевантные слова, крутятся на языке, цепляются к понятийному аппарату, словно последние листья к ветви, дрожащей на ветру…

Кстати, вот: деревья, кустарник, лопочущие листья, они меняли цвет, словно на переливчатой картинке: зелень, золото, умбра, опять нежная, новая зелень… Сквозь листву проглядывала каменная кладка, бойницы, статуи, обломки этих самых статуй и руины стен… Ну да, правильно, я так и думал.

— Вы же не боитесь высоты?

— Что? — Андрей прибавил шагу; отстал, оказывается, и в безвременье можно отстать. — Нет, я люблю высоту.

— Правильно. Иначе у вас не получилось бы выпасть из времени. Для этого надо сначала над ним подняться. Немного мании величия — необходимое условие обладания своим временем, хоть и недостаточное. Говорят, и книги без этого не пишутся. Правда?

— Не знаю, не замечал за собой. Ни короны, ни тем более нимба. И окружающие, насколько я знаю, за мной не замечали.

— Перестаньте, на окружающих вам наплевать. Но я не об этом. Мы почти пришли, это высшая географическая точка… Нет, немного левее. Вот. Разворачивайтесь и смот­рите.

Андрей развернулся и посмотрел. И снова изумился вечности этого города, его неуязвимости перед калейдскопом времен. Отсюда, сверху, он выглядел точно таким же, как я увидел его впервые, ну да, в тот самый первый раз, когда мы лезли сюда, нетрезвые и усталые после нескольких дней книжной ярмарки, черт возьми, я был совсем еще мальчишка, здоровый, полный сил — но впечатления зашкаливали, захлестывали с головой, я правда устал. И мне, конечно, не сказали. Они никому не говорят, что его здесь нет, позволяя неофитам и чужакам обмануться таким однозначным названием…

Мерцающее в вечном жемчужном тумане лоскутное одеяло, сдержанная мозаика крыш, сложный и четкий ритм башен и стен; город был сложен раз и навсегда, будто огромный паззл, и если смотреть отсюда, сверху, вариативность времен не имела для него ровно никакого значения. Не большее, чем смена дня и ночи, зимы и лета, войны и мира, подвижных ватно-акварельных наслоений облаков. Разве что постараться и прицельно навести фокус, выхватить фрагмент, насильно ограничить себе обзор — но не для всей панорамы сразу, нет. Город оставался сильнее времени. А я — просто выше. И никакой мании величия, я люблю высоту, только и всего.