Свое имя

— Ну, и что? — перебила Тоня с прорывающейся улыбкой.

— Тебе не нравится? — удивилась Люся.

— Это не те стихи, которыми зачитываются. Да еще на работе. — И Тоня скороговоркой прочитала на память:

…Рассказать, что с той же страстью,
Как вчера, пришел я снова,
Что душа все так же счастью
И тебе служить готова…

— Как, ты знаешь? — Испуганно смотря на Тоню, Люся медленно, будто со страхом, подошла к окошку. Побледневшие губы ее дрожали.

— Почему же мне не знать? — улыбнулась Тоня.

Глаза у Люси потухли и остановились.

— Он… он тебе тоже дарил?

— Кто? О ком ты говоришь? — воскликнула Тоня.

— Ну, он… Тот, кто написал… Он тебе тоже?..

Тоня всплеснула руками и расхохоталась:

— Ой, девочка, да над тобой же кто-то подшутил! Это же стихи Фета. Слыхала? Афанасий Фет… он жил в прошлом веке…

— В прошлом веке… — машинально повторила Люся.

Когда Тоня ушла, она опустилась на табуретку, руки ее бессильно легли на колени.

— В прошлом веке, — сами собой прошептали ее губы. Она услышала, как что-то упало на листок, который был в ее руке; слово «счастью» вдруг подернулось мутно-лиловой дымкой.

Провал

Стоя вполоборота к тискам, Серегин работал напильником. Руки его двигались, точно шатуны, размеренно и сильно. Старенькая линялая рубашка, плотно облегавшая тело, казалось, вот-вот с треском расползется, не выдержав игры его бугристых лопаток.

Когда Ваня Ковальчук подбежал к Серегину и что-то шепнул ему на ухо, тот, словно по инерции, еще несколько раз двинул руками и как будто окаменел. Ковальчук видел, как наливалась кровью его широкая мясистая шея, как багровел плоский, под «бокс» остриженный затылок. Неестественно медленно положив на верстак напильник, Серегин так же медленно повернулся к Ковальчуку, сплюнул погасший махорочный окурок, точно в жару облизнул длинные губы и протянул с угрюмым удивлением:

— Ну-у?

— Пошли, сам побачишь, — торопил Ваня.

Серегин еще ниже, на самые брови, насунул цигейковую кубанку с черным кожаным донышком и тяжелой походкой направился к паровозу.

Спускной кран курился легким белым паром. В бетонное дно канавы шлепались большие частые капли.

— Хтось из твоих орлов постарався, — мрачно сказал Ковальчук.

Лихорадочно облизывая губы, Серегин тупо смотрел на кран:

— Никитин знает?

— Ще никто не знает…

Митя в это время в третий раз подбежал посмотреть на кран и столкнулся с Ковальчуком и Серегиным. Он разом все понял по их лицам, услыхал глухой стук падающих капель, почувствовал, как удары эти слились с ударами его заколотившегося сердца.

«Что ж это? — в отчаянии думал Митя. — Значит, в самом деле халтура, обман? Надо было сразу… А он… теперь пропало, все пропало…»

Серегин стоял неподвижно. Наконец он пошевелился, хотел оттянуть воротник рубашки, пуговка отлетела, ударилась о дно канавы и покатилась.

— Доверился, убей меня гром! — выдавил Серегин влажным, хрипловатым голосом. — Евоному дружку доверился, Белоногову. — Он кивнул головой в Митину сторону.

— Як це — доверился?

— А так. Зачем, думаю, проверять, он сам грамотный, разряд имеет. Кран-то, думаю, притрет. Положился на него, шлапак…

— Я же ему говорил! — с раскаянием и досадой вырвалось у Мити.

— Что говорил? — вскинулся Ковальчук.

Митя молчал.

— Что ты говорил? — настаивал Ковальчук.

— Что он плохо притер… А он сказал, что Серегин принял, наряд подписал… Сначала я не поверил, а потом поверил…

— Хлюст! — заскрипел зубами Серегин и повернулся к Мите. — Ну-ка, тащи его сюда…

Митя медленно отошел от паровоза, жалея, что его не попросили сбегать на край города или даже в Кедровник…

Алеши на участке не было.

За несколько минут до прихода Ковальчука Серегин хватился, что нечем вытереть руки. «Про все старшему слесарю забота, вроде башка у него казенная!» — недовольно захрипел он и послал Алешку за ветошью.

Вернувшись со склада и не застав старшего слесаря, Алешка обрадовался. Торопливо засунул ворох ветоши в шкафчик и помчался к инструментальной кладовой. Заглянул в квадратное окошко и позвал певучим, сладковатым голосом:

— Людмила Петровна!

Улыбка была у него уже наготове, самоуверенная улыбка человека, довольного собой и убежденного, что его ожидает теплая, сердечная встреча.

Люся вышла из-за стеллажей. И Алеша не узнал ее. Мягкие и не очень определенные черты ее маленького лица обрели непостижимую уверенность и твердость. И эти новые черты будто сковал холод отчужденности и презрения.

— Что нужно? — Люся не подошла к окошку и глядела куда-то рядом с Алешкиной головой.

Он оглянулся, ища того, к кому относились обращение и взгляд. Возле кладовой никого, кроме него, не было. Алешка пожал плечами.

— Люся…

— Что нужно? — твердым, ледяным голосом повторила она.

Ему ничего не было нужно, но, окончательно растерявшись, он машинально сказал:

— Ключ на два дюйма… Да я… я так… Не в том дело… Я хотел… Что случилось?

Люся в момент достала с полки ключ и бросила его на подоконник. Алеша отшатнулся. Следом за ключом из окошка выпорхнул тетрадный лист со стихами.