Свод (СИ)

— Там, — Хмыза кивнул в сторону усыпанной острыми ивовыми листьями болотины. — Яшчэ і пахаваць[123] не паспелі, вада не дае...

— Бач, Якуб, — старший Война кивнул в сторону Базыля, — я ж і кажу, разумны хлапец.

Значыцца вось што, — добавляя в голос господской меди, заключил пан, — калі так, то лепш лічыць, што той мяртвяк у лужыне і ёсць Базыль Хмыза. Калі не, то мне давядзецца забіць таго, хто заве сябе Базылём[124]...

Не! — Вскрикнула молчаливая девушка.

Пан недовольно смерил её взглядом:

— Табе, паначка, лепш бы памаўчаць, пакуль мужчыны гаворку вядуць. І да цябе яшчэ справа дойдзе. Дык вось. Адзін Базыль забіты, а другога нам не трэба. Усё ж ёсць у мяне жаданне сунуць цябе, Хмыза, ў калодкі, але сёння добры дзень для літасці. Я адпушчу цябе, але ты мне павінен паабяцаць, што болей не ступіш на маю зямлю і, колькі будзеш жыць, памятай, хто табе даў другое жыццё. Сам ведаеш, я даў жыццё, я яго і адбяру, як што.

Няўжо яшчэ не зразумеў, які сябрук у майго сына на службе стаіць. — Пан кивнул в сторону старательно вслушивающегося в разговор Свода. — Сястру тваю я пакіну ў сябе. Хай папрацуе ў Мельніку. Што ёй з табой па свеце боўтацца? Хіба ж гэта справа для дзяўчыны? А як не захоча заставацца, хай ідзе куды вочы глядзяць[125].

Базыль поднял взгляд от земли и посмотрел в сторону сестры. С одной стороны пан прав. Вот-вот зима. Куда Михалине с ним идти? Краденую репу есть, в стогах спать…? Но с другой, неженатый, старый пан, да и молодой с этим немцем не лучшая компания для её, …молодой, красивой. Польская знать на Литве не особенно церемонится с бедными девушками. Получается, если Война его отпустит, то сестре…? А что, если она не нужна Войне? Что, в самом деле, мало ему или его сыну панночек вокруг?

Тяжёлые мысли Хмызы как ком снега, летящий с горы, нарастали в его гудящей голове. Но тут, поклонившись пану, заговорила девушка:

— Я пайду з вами, пан, каб толькі Базылю нічога не было[126]…

ГЛАВА 4

Первый снег в этом году выпал очень рано. Прошло чуть больше недели после тех самых памятных событий, связанных с вошедшим в историю старой Литвы драгичинским Юрасиком и природа, подводя черту под прошедшим, утром двадцать шестого октября 1517 года, словно чистый лист книги учёта церковного имущества выслала все поля и дороги тонким слоем мягкого снега.

Вокруг всё было белым-бело. Только во дворе мельницкого замка, где ещё с рассвета готовили отъезд пана Криштофа, эту непорочную красоту испортили следы десятка ног, превратив тонкое покрывало первого снега в чёрную, вязкую грязь. Но это во дворе, за воротами же, притихшие от сильного ночного снегопада поля просто радовали глаз чистотой своего нового убранства.

Экипаж пана Криштофа, Писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия, издали напоминающий древесную улитку, медленно уползал к дальнему лесу. Вместе с этим на уставшие от ветров и дождей окрестности опускалась тихая грусть.

Якуб зябко повёл плечами. Сырой и холодный ветер, долго присматривающийся к молодому Войне, стоявшему у въездной арки ворот в компании своего заграничного друга, решил напомнить о себе и потянул с поля неприятным холодом.

Глядя на англичанина, никак нельзя было сказать, что лёгкий мороз доставлял ему какие-то неудобства. Мысли Ричмонда сейчас были далеко.

Якуб тяжело вздохнул, повернулся спиной к исчезающему вдали экипажу и спросил:

— О чём вы задумались, Свод?

— Так, — коротко отмахнулся Ричи, — думаю о том, что мне будет не хватать вашего отца. Нет, правда. Уж простите, Якуб, возможно, это вас обидит, но милорд самый достойный человек из всех, кого я встречал в последнее время.

— Отчего это должно меня обидеть? — ответил Война. — Он ведь мой отец.

— Обидеть вас может другое. Я хотел сказать, что вам, да что там вам, — англичанин простецки махнул рукой, — всем нам далеко до его мудрости и, если хотите, внутренней силы. Милорд велик. Что ему эти мелкие заботы о вашем имении? Такие люди в силах двигать делами целых народов, ведь они мыслят как короли. Хотя, справедливости ради нужно сказать, что, к сожалению, и короли далеко не все в силах вершить дела своих земель и народов.

— Опасные мысли, Свод. А произнесённые вслух они опасны вдвойне.

— Почему это?

— Как-то, — вспомнил Война учёбу в Шотландии, — один мой знакомый Стив МакРизи, спел мне балладу о том, как во время пира шуты воспользовались пьяной немощью королей. …Вы, Ричи, возможно, слышали её на родине?

Свод отрицательно покачал головой.

Якуб вскинул к небу глаза, вспоминая заученные строки:

— Мотив её, — признался он, — я даже если бы и помнил, то, вряд ли смог бы повторить, поскольку певец я никудышный, а вот слова помню…

— «В угаре пьяном, — начал Война, — после пира,

На опустевшем, на ночь троне,

Шутя, шуты играли в судьбы мира,

А ставки были – царские короны.

И тот, что был рождён горбатым,

В пылу ль, иль с умыслом, подарок чародея,

Что был, как оберег под троном спрятан,

Достал, и на кон бросил.

Холодея,

Шуты от страха отрезвели.

Отпрянули, пытаясь урезонить горбуна,

Но стрелы золотые потемнели,

Ведь жил в руках уродца Сатана…