Свобода выбора

Но начал Залыгин 1997 год с повести «Ирунчик». Здесь — тоже «свобода выбора»: одни люди добровольно несут крест каторжного подвижничества в нищенской больнице, другие — комфортабельное существование возле какой-то фирмы. Можно было бы говорить об умилительной интонации на страницах, посвященных врачам и медицинским сестрам, если бы не постоянная умная ирония, присутствующая в текстах С. Залыгина. Но как разнится пафос этой иронии! Любимой писателем чеховской атмосферой проникнут мир больничных тружеников, мир бедных, прекрасных людей, с которым гармонично связан внутренний мир и их бедных пациентов (выразительный персонаж — бомж, мечтающий сыграть хромым — непременно хромым — чеховского дядю Ваню: он потом станет мужем Ирунчика, что может показаться нелепым лишь для расчетливого и тупого обывателя). По типу чеховской антитезы здесь дан другой мир — аморальный и корыстный, мир людей, для которых душевное и физическое состояние молодой женщины (это опять главная героиня повести — медсестра Ирунчик) куда менее значимо, чем испорченный матрац, вывезенный мамкой и батькой с последними эшелонами из Западной группы войск.

Вообще же, повесть отражает давнюю любовь С. Залыгина к бытописательству: что, как, в каких особых подробностях воплощается та или иная конкретная форма жизни. Известно, что литература иногда теряет вкус к такому типу повествования, знавшему классические образцы. И здесь, казалось бы, в сугубо беллетристическом произведении, писатель не отказался от реальных примет времени. Тут можно встретить и знакомые политические имена: Зюганов, Анпилов, и плачущего бывшего госплановца, и бывшего работника военно-промышленного комплекса, «церковного коммуниста», мечтающего соединить Христа с ядерным щитом, и застрелившегося физика Нечая. Все вместе: выдуманное и реальное — как напоминание об историческом времени, в котором ныне живут все литературные персонажи, чьи жизненные перипетии, нравственные достоинства и пороки — симптомы этого скверного и прекрасного времени.

В «Уроках правнука Вовки» (1997) С. Залыгин вновь опровергает бытующую в критике мысль о традиционности жанрового и сюжетного приемов писателя. А особенно — характерологических: персонажи якобы до такой степени ясны, что близки к натуралистическому жизнеподобию.

Но в повести дерзкий правнук вовсе не кажется двенадцатилетним ребенком: так говорить о виновности единиц и невиновности десяти тысяч реальные дети не могут. И называть людей словом «чудики», вкладывая в это слово то значение, которое ему придавал Шукшин, ровесники Вовки вряд ли смогут. «Юные старики» были, конечно, и в литературе прошлого века — само это словосочетание принадлежит Герцену. Но в повести современного прозаика образ ребенка, изрекающего взрослые сентенции, не есть герценовский стилистический оборот. Тут иная классическая традиция: «устами младенца» выразить истины взрослых. Вспомним Тургенева — в его «Бежином луге» представлены не только дети, через их рассказы — разные типы вполне взрослого мышления (в частности, фольклорного, поэтического), выражающие философию жизни.

В «Уроках…» С. Залыгина психология школьника спроецирована в общую психологию времени. Ребенок не хочет идти в школу («Чего я там не видал, в этой школе») — и это звучит обобщенно: что хорошего в жизни? Постепенно последнее становится главным мотивом в рассказе. Могут возникнуть самые различные ассоциации, в том числе и литературные. Вспомнились вдруг слова Ахматовой, так отреагировавшей на мнение о том, что Зощенко опубликовал слабые рассказы: а почему он должен «для них» писать хорошо?

Пафос неудовлетворенности происходящим в современном мире определяет содержание и интонацию повести. Конечно, это не школьник сопоставляет две властные силы — Чингисхана, с его жестокой [армией] в миллионы лошадиных копыт, и американского и российского президентов с их ядерными кнопками. Это сам автор предлагает задуматься о трагичности цивилизации, не отказывающейся от диктата силы.

Так начинает звучать очень близкая писателю тема: главная ценность в мире — не цивилизация, а нравственность, составляющая сердцевину культуры.

Вне культуры существовала жестокая власть (в рассказ включены, видимо, автобиографические воспоминания о сосланных в Сибирь из Ленинграда женщинах с немецкими фамилиями после снятия немецкой блокады, сосланных на погибель), вне ее продолжают функционировать родственные прежней тиранической власти партийно-идеологические (краснознаменные) формы управления народным сознанием.

И как антитеза злому — культура и сублимированная в ней человечность. С. Залыгин — в который раз — обращается к близкому ему художественному опыту земляка — В. Распутина, чья исповедальная «деревенская» нравственность вызывает у него аналогию с толстовской моралью. Но не забыта и психологическая задача в рассказе: драматические переживания старого человека, страдающего от непутевого Вовки и ликующего: «Вовка вернулся! Живым, невредимым!»